В этом противоречии и заключается разгадка конфликта Павла и русского привилегированного общества. Русское общество оставалось в целом традиционным (по взглядам) и поэтому отвергло как идеи революции, так и идеи павловской антиреволюции.
Именно так оценивал правление Павла Петровича русский историк и политический деятель начала XIX века Н.М. Карамзин. В своей «Записке о древней и новой России», поданной императору Александру I в 1811 году, он пишет:
«Что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного. По жалкому заблуждению ума и вследствие многих личных претерпленных им неудовольствий, он хотел быть Иоанном IV; но россияне уже имели Екатерину II, знали, что государь не менее подданных должен исполнять свои святые обязанности, коих нарушение уничтожает древний завет власти с повиновением и низвергает народ со степени гражданственности в хаос частного естественного права. Сын Екатерины мог быть строгим и заслужить благодарность отечества; к неизъяснимому изумлению россиян, он начал господствовать всеобщим ужасом, не следуя никаким уставам, кроме своей прихоти; считал нас не подданными, а рабами; казнил без вины, награждал без заслуг, отнял стыд у казни, у награды — прелесть; унизил чины и ленты расточительностью в оных; легкомысленно истреблял долговременные плоды государственной мудрости, ненавидя в них дело своей матери».
Как мы видим, Карамзин ставит Павла на одну доску со столь ненавидимыми им якобинцами. Возможно, историк несколько сгущает краски, сравнивая государя с Иваном Грозным. В отличие от первого русского царя, Павел не был жесток, не был он и тираном, беспощадным диктатором, он был не чужд великодушия и благородства, и истинным удовольствием для него было помиловать провинившегося, творить милость, а не жестокость. Государь хотел быть рыцарем, но в силу своей же политики он оставался единственным рыцарем в государстве. Единственным рыцарем — Дон Кихотом, образом и трагическим, и комическим одновременно. Именно так назвал Наполеон Бонапарт русского царя после того, как между ними завязалась переписка.
Разрыв между императором и обществом произошёл далеко не сразу. Царя пытались предупредить, образумить, хотя это было весьма небезопасно, если учесть его вспыльчивый характер. Гавриил Романович Державин попытался воздействовать силой искусства. В оде на рождение великого князя Михаила Павловича он писал:
Император прислал поэту в благодарность табакерку, осыпанную бриллиантами, и своё высочайшее благоволение, но выводов, судя по всему, не сделал.
Неудивительно, что заговоры против государя возникли почти сразу же по его восшествии на престол. И один из них составился вокруг наследника цесаревича Александра Павловича. На первый взгляд это может показаться парадоксальным — только что наследник отверг возможность получить власть в обход отца и фактически поддержал его права на престол, а уже в следующем году пишет своему воспитателю Лагарпу:
«Мой отец, по вступлении на престол, захотел преобразовать всё решительно. Его первые шаги были блестящими, но последующие события не соответствовали им. Всё сразу перевёрнуто вверх дном, и потому беспорядок, господствовавший в делах и без того в слишком сильной степени, лишь увеличился ещё более.
…Благосостояние государства не играет никакой роли в управлении делами: существует только неограниченная власть, которая всё творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить те безрассудства, которые совершаются здесь; прибавьте к этому строгость, лишённую малейшей справедливости, немалую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах. Выбор исполнителей основан на фаворитизме; заслуги здесь ни при чём. Одним словом, моё несчастное отечество находится в положении, не поддающемся описанию. Хлебопашец обижен, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Вот картина современной России, и судите по ней, насколько должно страдать моё сердце».
В этом письме обращают на себя внимание несколько важных моментов, характеризующих взгляды и политическую позицию цесаревича.
Во-первых, это отношение к отцу. Александр пишет о Павле так, будто тот совершенно чужой ему человек. Так может писать глава оппозиции о лидере правящей партии в какой-нибудь парламентской республике или диссидент о диктаторе. Но мало этого, наследник позволяет себе смотреть на государя несколько свысока. Чего стоит только замечание о «полнейшей неопытности в делах», которое было бы уместно под пером многоопытного государственного мужа, а не двадцатилетнего юноши.