А Рогволод, выведя из родного терема царевича под локоток, словно украденную невесту, сиял физиономией ярче червонца! И поднявшийся злой ветер, кидавший песок в лицо, его не пугал. Не обращал внимания на шелест и скрип деревьев, мимо которых шли. Мешала высокая трава, хватающая за ноги словно нарочно сплетенными петлями, хлестали встречные ветки. Он не верил самому себе! И уже прикидывал в уме, как далеко с такой покладистой «любовницей» он сумеет зайти, ибо эдакой удачей, идущей в руки, грешно не воспользоваться в полной мере.
У Драгомира сердце было не на месте. Шел, куда князь вел, и не смел глаз от земли поднять. С каждым шагом в груди щемило, стучало, а то обрывалось: остаться ли? Вырваться из рук князя, который держит его уж слишком крепко, не опасаясь оставить синяки. Дойдут до реки — назад пути не будет. Зачем Драгомир ему? Зачем Драгомиру он? Верно ли князь полюбил или только врет? Разумеется, врет. Побудет Мир любовницей некоторое время, ну месяц, ну до осени. Потом вернется домой, просить прощения у отца. Или, что скорее, не вернется. Как братец Евтихий, тоже поедет путешествовать, искать свою судьбу. Так почему не уехать сразу? Зачем идти в позорное услужение к князю? Узнал уж его в близости, потешил любопытство — не хватит ли?
Драгомир крепко зажмурился, помотал головой, прогоняя непрошенные мысли. Не его это рассуждения! Внушенные сомнения — он-то сам нисколько не сомневается, что полюбился князю. По-своему, но стал приятен ему и дорог. И тот честен с ним, не обещает невозможного, не клянется в вечных чувствах, не скрывает, что везет в город тайной любовницей, на позорное место бесправной комнатной девки. А то, что сердце зовет назад — так это трусость! И отцовские чары.
Мир оглянулся вокруг: Лес хмурился, небо оделось тучами, деревья шумели листвой. Он мысленно попросил прощения за причиненную тревогу. Пообещал, что с ним всё будет хорошо, что он обязательно будет счастлив. В конце концов, Новый Город рукой подать — не на цепь же посадит его князь в хоромах! Драгомир найдет время, чтобы приплыть на родной берег, навестить семью.
«НЕ УЕЗЖАЙ»
Лесной царевич вздрогнул.
— Замерз неужто? — заметил Рогволод, обнял за плечи: — Или переживаешь? Не бойся, тебе в моем городе понравится! Золотого терема не обещаю, но на скотный двор точно не отправлю.
Князь громко рассмеялся собственной шутке.
Мир же резко отвернулся, низко опустил голову: на мгновение он отыскал глазами среди зарослей пятно мрака, откуда всей кожей ощущал пристальный взгляд.
«Прошу тебя!»
«Не проси.»
Полил дождь, холодный, непроглядный. Словно в полдень наступили сумерки, летом — зимние, густые, тоскливые.
Ждавшие на берегу лошади нервничали. Дружинники, явившиеся при оружии, говорили слишком громко, отвешивали пошлые шуточки. Когда завидели князя, да не одного, загоготали гусаками:
— А мы-то переживали! Мы-то гадали, не помер ли! А наш князюшка удалец, слетал на чертов бережок за чертовкой!
— Ведьму лесную себе нашел? Она его, что ль, после ран боевых выходила? Да в оплату за услугу потребовала ее под венец отвести?
— Под венец вряд ли, а возлечь на брачное ложе с такой чаровницей незазорно!
Парню, попытавшемуся ущипнуть «красотку» за мягкое место, князь с размаха и без предупреждения врезал в челюсть. Тот на ногах не устоял — с берега в реку плюхнулся. Но это вызвало лишь новую волну гогота, всё равно из-за дождя все были промокшие до нитки, купайся или нет. А к тяжелой руке и нелегкому нраву своего господина дружинники привыкли давно.
В седло Мира подсадил сам Рогволод. Лесной царевич думал только об одном: как бы в обморок не уплыть. Схватился за врученный повод, словно утопающий за соломинку.
Брод переходили верхом, лошадям вода пришлась по брюхо. Кони всхрапывали, недовольно ржали. Драгомир беззвучно молился, чтобы Лещук Илыч не наслал на них мавок-щекотух. Но водяной, к счастью, решил не вмешиваться в сугубо семейное дело.
«Простите меня. Прощайте!» — Мир знал от отца, что в городе не сможет связаться с Лесом.
«Возвращайся!»
Драгомир порадовался, что дождь не прекращается, да от лошадей было полно брызг — не нужно вытирать мокрое лицо. Он улыбался, кусая губы: непонятно, как можно быть таким счастливым и верить в хорошее, когда всё внутри просто кричит от предчувствия беды. Нет, это не предчувствие. Он просто трус. Впервые ушел из дома — и теперь готов реветь, как девчонка.