— Почти век. Без десятка сотня, — призналась ведьма.
— Ну и покажи мне другого такого долгожителя? — негромко рассмеялся хозяин Леса. — Смертные столько не живут! Ему еще повезло, помыкался по земле вдосталь, все волосы на голове растерял до последнего, зубы сточил до корней, а ты горюешь.
— А я? — прищурилась Лукерья. — Я ведь тоже смертная! Щур младше меня — и вот он умирает, немощным, больным, старым.
— Ты другая. — Яр заставил ее поднять голову, держа за подбородок, погладил большим пальцем по-девичьи пухлые губы. — Ты моя жена. Лесная царица. Ты давно уже не простая смертная. Разве ты это забыла? Напомнить?
Лукерья отвернулась, уткнулась лбом в его плечо. Заговорила с болью:
— Ты сам знаешь, что принесет его смерть. Он столько лет сдерживал гнев своего народа. Как только Щур умрет, польется кровь. Рекой! Голоса старейшин не слышны за кличами молодых вождей, они хотят биться.
— Это дело людей, не моё, — отозвался Яр, безмятежно обнимая жену, оглаживая ее плечи, спину, лаская затылок, зарываясь пальцами в густые волосы, в которых не было ни единой нитки седины. — И уж точно это не твоя забота.
Лукерья насупилась: что бы Яр ни говорил, она никогда не откажется считать себя человеком.
— Перестань, — попыталась оттолкнуть его руки Лукерья. Ей было не до нежностей. Единственный человек, которого она может назвать другом, умирает в одиночестве, среди болот, в глухомани. А бессердечный Яр жаждет ее ласки. — Не надо, прекрати.
— Не прекращу, — жарко прошептал ей на ухо лесной владыка. Сильнее прижал к себе, без лишних слов показывая, что не отпустит, как бы ни просила. — Сжалься! Я два месяца охотился за тобой по всему лесу. Почему ты так жестока со мной? Почему приходишь так редко? Чем я провинился перед тобой? Ягодка, сладкая моя, любимая.
Яр не желал видеть свою жену такой чахлой, унылой, расстроенной. Да, он уважал Щура, причем по причинам, о которых Лукерье знать не нужно. Но о чем скорбеть? Так можно печалиться о воде, что утекла из прохудившегося бочонка? Или о дожде, что выпал на траву и спустя время высох без следа. Лесной царь хотел видеть свою супругу жизнерадостной. И он знал верный способ, как насытить ее уставшее тело звенящей полнотой силы.
— Отстань! — уже совсем нетвердо отнекивалась Лукерья, безудержно тая в его чутких руках и не замечая, что сама стаскивает с его плеч кафтан. — Я не могу! Я как будто с Драгомиром целуюсь!
Яр ухмыльнулся: вот в чем причина. Он прикоснулся губами к ее векам, заставив закрыть глаза. И отступил, отошел к широкой кровати.
Лукерья быстро облизнула горящие губы. Пусть она заранее прекрасно знала, чем закончится этот день, но собственная отзывчивость опьяняла. И заставляла еще раз задуматься, стоит ли… Но как же хорошо, что в объятиях Яра думать она никогда не умела! Поэтому и передумать не получится. Она всё решила. Это будет в последний раз.
— Посмотри на меня, — сдерживая смех, приказал хозяин Леса.
Лукерья распахнула глаза. И как девочка, залилась румянцем. Яр безусловно знал, как просить, чтобы она не отказала. Сейчас перед нею стоял не тот юноша, которого можно было принять за близнеца их младшего сына. Перед нею горделиво расправил широкие плечи мужчина. Яр оставался Яром, но изменил облик до «взрослого» — прибавил в росте, сделавшись выше себя самого прежнего, выше Лукерьи на голову. Изящное тело оделось в броню рельефных мускулов, не потеряв стати. Волосы окрасились в обычный человеческий цвет. Лицом возмужал, огрубел, но на губах играла всё та же лукавая улыбка.
Этот облик был ей прекрасно знаком: в таком виде лесной владыка наведывался на Ярмарку, что ежегодно устраивали подле крепостных стен Нового Города. В этом облике Яр с удовольствием толкался среди людских толп, бойко торговал привезенными из Дубравы товарами: кружевами кикимор, самоцветными каменьями кобольдов и обычными дарами леса, коих всегда имел в огромных запасах. Ради забавы продавал изготовленные собственными руками безделицы: гребешки для волос, украшенные вместо перламутра остекленевшими крылышками мертвых бабочек, заколки, всевозможные брошки с дохлыми переливчатыми жуками в прозрачной смоле. Однажды Лукерья встретила мужа на людном базаре — и не узнала. Застыла столбом посреди толчеи, словно вкопанная. А он потом до вечера над нею потешался и лишь ночью раскрыл личину, едва не доведя жену до сердечного удара: шутка ли, до умопомрачения возжелать изменить мужу с первым встречным! Который всё тем же мужем и оказался.
— Ты же знаешь, мне безразлична внешность, — хрипловато шептал Яр, увлекая ее на постель. — Если прикажешь, я всегда буду таким. Хочешь?