Напиться в дым Яру не позволила дочка. Он едва начал икать, едва поплыл над очередным кубком, уносимый невеселыми мыслями... На подлокотник вдруг примостилась дочурка. Малышка выше отца на голову, а уж какая красавица, словами не описать! И фигуристая, и ликом белая-румяная, губы алые, брови соболиные, темно-медная коса с локоть толщиной. А в глазах-омутах бесенята пляшут, игриво хвостиками машут.
— Милка? — заулыбался хмельной царь, потянул дочурку на себя, и та с визгом плюхнулась с подлокотника ему на коленки, тяжеленькая.
Милена вскакивать не стала, напротив, поерзала на коленях у отца, устроилась удобнее. Затем отобрала кубок, сама присосалась, отбиваясь от родительской руки, не позволяя вернуть назад:
— Фу, горькая какая гадость! Но вкусненькая, — пробормотала она и выдула до капли. Грохнула пустым кубком о столешницу, икнула и расплылась в улыбке.
— Милка! — умилившись великовозрастной озорнице, притиснул ее к своей груди отец, обхватил обеими руками, с трудом удерживая на коленях. Чмокнул в щечку, гладкую, что спелое яблочко. — Ты ж моё солнышко!
— Папка, а я тоже корону хочу, — взмахнув ресницами, что птица крыльями, заявила Милена. И для убедительности губки надула. — Тебе дубовую с желудями. А мне давай закажем у гномов венец из кленовых листьев, серебряный, с бриллиантами. Знаешь, чтобы всё такое ажурное и чтобы искрилось, аки чистый снег!
— Красиво получится, — кивнул, оценив задумку, Яр.
— У дитятки вкус неплох — в бриллиантах! Ишь ты, — одобрительно переглянулись лешии и водяные.
— А то ж, вся в папку! — весело оскалился Яр. Но улыбка быстро сползла с его лица, царь шепнул дочке на ухо: — Выходит, уже знаешь новость? Кто проболтался?
Та кивнула, зашептала в ответ, обняв за шею:
— Я ж не дура, вижу, случилось что-то. Поэтому сразу поймала Лильку и припёрла к стенке, пообещала защекотать до смерти, если всё сейчас же не расскажет. Ну, ты меня знаешь, я никогда от своего слова не отступлюсь — если пообещала, то всё.
Отец кивнул со всей серьезностью — и упрямством своим дубовым дочурка тоже вся в него уродилась. А искусству пытки щекоткой ее обучали сами же русалки, да так хорошо обучили, что ученица превзошла наставниц.
— Ты не волнуйся, пап, я больше никому ни слова, — заверила Милена. — Мирошке тем более ни-ни. А для надежности, чтобы случайно не обмолвилась, ты меня вообще отошли из дома подальше!
— Это куда еще? — нахмурился Яр, мигом трезвея, усилием воли прогоняя из крови хмель.
Дочь замялась. Призналась, что сама не знает, куда это ее тянет. Только направление известно. А ни цели, ни места назначения не ведает.
— Одна никуда не поедешь! — отрезал папаша.
— Папа, я обещала помочь! — возразила Милена.
— Кому ты обещала, если не знаешь ничего? — возразил Яр.
— Себе самой дала зарок! — налегла на отца бюстом упрямая девица. Яр чуял, она с него в прямом смысле не слезет, если он станет запрещать. А ноги от дочуркиного недетского веса уже начали помаленьку неметь.
— Ну, раз самой себе, то да, слово надо держать, — вздохнул владыка.
В итоге, проспорив с полчаса, (чем весьма развлекли подвыпивших водяных и леших, которых Милена всегда воспринимала, как родных дедушек и дядюшек), порешили, что лесная царевна отправится в путешествие в сопровождении отряда поночуг. Благо днем их почти не видно, в тенях прячутся, а по ночам они не заметны, потому что черные в черном небе летают бесшумно, следовательно Милене от их присутствия никакого неудобства быть не может, а папе будет спокойнее. Так же вызвался сопровождать барышню Веснян Березопольский, через чьи земли Милена наметила свое путешествие.
— Все-то меня вздумали бросить, — простонал Яр, когда наконец-то отпустил дочку собираться в путь. Вернее, когда дочка его освободила, спрыгнув с отсиженных отцовских коленок. — Тишка ускакал. Ягодка улетела. Солнышко моё, и та куда-то за горизонт стремится…
Он кивнул шуликунам, чтобы наполнили ему кубок рябиновкой, а то все русалки оказались заняты: не до правителя придворным дамам, они с воеводами и водяными флиртуют. Мелкие прислужники бросились исполнять приказ, с попискиванием всей гурьбой облепили кувшин, да сами же между собой успели передраться — так что в итоге царь оказался облит липким вином с ног до головы, что лишь подчеркнуло его горькое настроение. Вина в кубок попало на два глотка. Выпив и поморщившись от терпкой горечи, Яр простился со своей свитой унылым взмахом руки и покинул трапезный зал, покачиваясь от легкого сквозняка и тяжких дум. Был всего лишь полдень.