«Я не против, чтобы путешествовать всем вместе!» — заявила Грюнфрид, одарив дракона колючим взглядом.
— То есть, даже зная, что я… что Сильвана… — пробормотал дракон.
— А что мы знаем? — воспрял духом Тишка, уразумев наконец-то, отчего возник этот вопрос. — Мы как раз ничего и не знаем! Я верю, что ты порядочный мужик и не бросил бы друга в беде, если бы мог помочь. Правильно? А еще меня папка учил, что в тайны чужого прошлого без спроса лезть нельзя — запутаешься и не поймешь! Да еще человека обидишь зря. Может, он давно искупил свою вину? Если была вина. То есть не он, а ты… То есть, я ничего не спрашиваю! Мне не нужно объяснений и оправданий. Захочешь — поделишься, не захочешь — значит, так и надо. Еще папка говорил, что прошлое нужно помнить, но не пытаться переделать, а уже решенные проблемы незачем тянуть в будущее, чтобы не сделать лишних проблем. От злопамятности волосы седеют и выпадают…
— Хорошо-хорошо, я остаюсь, — усмехнулся Руун, поднятой ладонью остановив поток изречений. Светозар с облегчением перевел дух. — Только при одном условии!
Полуэльф снова насторожился.
— Человеческих поселений, где нам продали бы годную для верховой езды лошадь, мы здесь не встретим, — пояснил дракон. — Да и ни одна лошадь не сравняется в скорости с Полканом.
Чудо-конь самодовольно подтвердил. Но тут же пожалел о своей гордыне:
— Значит, если горе-рыцарь поедет с нами, то везти его придется Полкану, — продолжал Руун. — Думаю, этот дохляк не тяжелее тебя, значит, с Грюнфрид вместе получится терпимо. Ну, а ты геройски оседлаешь дракона! При таком раскладе мы достигнем эльфийских холмов на третий день пути.
— Оно, конечно, хорошо, что так быстро, — пробормотал Светозар в сомнении. Даже когда Руун оборачивался крылатым ящером, Тишка привык внутренним взором воспринимать его в человеческом облике. А садиться на шею голому парню было ну как-то неловко! — А может, ты повезешь Грушеньку? Она гораздо легче меня…
На это предложение возмутились оба, и дракон, и гоблинка.
Сошлись в итоге на компромиссе: Руун согласился иногда катать Эжена, когда менестрель придет в себя.
Глава 10. Дубрава. Яр
— Хорошо, что его не изнасиловали, — шепотом произнес кто-то над головой.
Голова Драгомира гудела, мозг был словно набит туманом. Глаза не слушались, веки не желали открываться. Говорил не «кто-то», а тот самый некромант, что вытащил его из города. Милка звала его Ванечкой… Сильван, друг отца. Значит, он дома? Наконец-то. Догадку подтверждал родной запах свежести, уюта, безопасности.
Мир смутно понял, что лежит на спине, раскинув руки и ноги. Руками Драгомир двигать не мог, лишь едва-едва ощущал, как подрагивают пальцы. Сосредоточился, ухватился за это ощущение, как за спасительный якорь, не позволяющий вновь уплыть во тьму: между пальцами длинный шелковистый ворс… Знакомый ковер, зеленый, пушистый, мягкий, всегда лежавший перед кроватью Яра в его спальне. В беззаботном детстве Мирош любил здесь играть с деревянными фигурками разных зверей, которые отец привозил для него с Ярмарки… Теперь Мир почему-то не мог двигаться, даже пошевелиться. Маг держал его голову у себя на коленях, одной рукой гладил по волосам, перебирая пряди, другая его ладонь, прохладная, лежала у Мира на лбу, успокаивая жар и тревогу.
— Ох, да. Это, пожалуй, единственная хорошая новость, — рассмеялся Яр.
Отец рядом, и это позволяло Миру дышать свободнее. Но в голосе его слышалось эхо рыданий сквозь напускную беззаботность. Драгомиру было больно понимать, что он стал причиной этих с трудом сдерживаемых слез.
— Я осмотрел его, пока он крепко спал, прости, — с долей смущения признался маг. — Но это важно.
— Ничего, тебе можно, — фыркнул смешком Яр. — Мне он всё равно не позволил бы к себе там прикоснуться. А матери тем более.
Драгомира бросило в дрожь от стыда. Стыд — вот что осталось ему после всего случившегося. И он сам выбрал свою судьбу, не послушав предостережений…
— Черт, надо же было сообразить такое! — продолжал говорить Яр, чем-то занимаясь. В его руках что-то коротко скрежетало, металлически щелкало, влажно и мягко прихлюпывало. Драгомир уловил в его голосе отчаянье, изумление, ярость — всё, что отец пытался скрыть под нарочито ровным тоном. — Вот прежний палач у князюшки был мужик простой. Он только розгами всех порол, до крови, но потом и сам же выхаживал. Лушиного лекаря слушался, человеческого лица не терял. На Мирошку у него вообще рука не поднялась бы! Он мальцов щадил всегда, только делал вид, что порет, даже если за воровство ловили… А нового палача, выходит, я сам сотворил.
— Вот здесь еще вытащи, пропустил, кусок в мышце остался, — прервав, указал куда-то Сильван. Спросил: — Ты-то при чем? Разве люди в городе не сами по себе живут? Твои владения — леса.
— Вот именно! Этот… Боже, его даже нелюдем назвать слишком много чести. Я поймал его за убийство медведицы на глазах у медвежат. И черт меня дернул его отпустить! Без руки и без глаза, понадеялся, что одумается, человеком станет. Нет же! Нельзя к таким проявлять милосердие, они принимают данный им шанс как твою глупость и слабость. Сколько раз мне твердила Лукерья: будь терпимей, не наказывай слишком строго! И вот однажды я решил ее послушать — отпустил выродка. И чем мне это милосердие вернулось! Придумал ведь — раз мальчишка полуэльф и на нем всё заживает в считанные часы, так он сухожилия перерезал, чтобы Мир никуда от него не убежал и сдачи дать не мог, а только ползал бы перед ним на животе! И по свежим ранам, по суставам, чтобы обратно всё не срослось, этот перетянул проволокой. Даже дикие звери в безумии бешенства не бывают такими жестокими.
— Ксавьер! Не надо, пожалуйста, — попросил маг, сам откровенно шмыгнув носом. — Не трави себя. И Лукерья не виновата, она сама не знала, что люди способны на такое.
— Нет, не пойми неправильно, я не ее виню, — тихо отозвался Яр. — Откуда ей было знать? Я сам ее воспитывал, сам и пытался ей доказать, что нельзя всех людей ненавидеть. Если никто ей и ее покойной бабке не помогал, когда они еле выживали вдвоем, умирали долгими морозными зимами от голода… Если ей никто не помог из родни ее матери, если выгнали из деревни, это же не значит, что люди все одинаковые. Да, Силь? Ты вот тоже до сих пор в людей веришь, после всего, что они с тобой… А теперь и с Мирошем…
— Яр, прекрати, — потребовал некромант.
— Расскажи, что ты сделал с палачом!
— Я уже тебе всё рассказал, и не один раз.
— Я хочу еще раз услышать!
— Достаточно! Забудь о нем! Возьми себя в руки.
— Я совершенно спокоен, уверяю тебя, — всхлипнул Яр. — Вот сейчас вытащу из своего сына всю ржавую проволоку, которой его замотали в городе добрые люди, и стану еще спокойнее.
— Ксаарз! — шепотом рявкнул на лесного царя маг.
— Что?! — так же надрывным шепотом крикнул в ответ Яр.
— Ты пугаешь малыша! Из-за тебя он проснулся и хочет открыть глаза.
— Это ты плохо его усыпил! Ему не надо это всё видеть! Он точно не ощущает боли?
— Я хорошо блокирую боль, он почти не чувствует тело. Но он слышит твой голос и пытается сопротивляться мне, — возразил Сильван. В голосе его странно смешалось беспокойство, удивление и доля гордости за упрямого мальчишку, у которого хватает решимости даже в таком положении противостоять его магии. — Успокой его и сам успокойся! Неужели ты не видишь, какие энергии в нем клокочут? Ты хочешь, чтобы он погиб или переродился в нежить?
— Прости, Силь, прости, — смирился перед справедливой отповедью Яр.
— Ну вот, теперь малыш злится на меня, — улыбнулся Сильван. Погладил Драгомира по волосам, убрал длинные волнистые прядки, влажные от болезненной испарины, упавшие на трепещущие сомкнутые ресницы.
— Правильно, мой мальчик не хочет, чтобы его любимого папку ругали всякие вредные некроманты, — пошутил, хлюпая носом, Яр.
Он торопливо вытер окровавленные руки об изрядно изгвазданное полотенце, на коленях подполз поближе по некогда зеленому ковру, теперь сплошь в бурых пятнах. Наклонился над Драгомиром, взял его бледное заострившееся лицо в свои ладони. Попросил мага чуть слышным шепотом: