Впрочем, из всей фамилии остались только Павел Николаевич и Элиза.
Реформы продолжались, все попытки спастись от банкротства провалились, но пока еще удавалось создавать впечатление благополучия. С Элизой отец об этом почти не говорил, но она прекрасно слышала нотки ненависти, звучавшие в его голосе при упоминании канцлера Воронцова, автора всех экономических нововведений.
«Ты отнял у меня все, — однажды пробормотал Павел Николаевич портрету канцлера в газете, — если бы она сказала хоть слово, ты был бы давно в могиле…»
«Кто — она? — удивилась тогда Элиза. — О чем вы, батюшка?»
Павел Лунин не ответил. Он старчески дернул головой, махнул рукой на Элизу и молча заперся в кабинете.
— Если бы не наследство от тетушки, — сказала Элиза, — я бы уже стала бесприданницей. Отец практически разорен, вскоре пришлось бы и этот дом отдать за долги. Он потому так и торопился со свадьбой — хотел успеть позаботиться обо мне, пока средства позволяли. Он с семейством Румянцевых сговорились давным-давно, когда мы с женихом были еще детьми…
— Сочувствую вам, Елизавета Павловна, — мягко повторил охранитель. — Ваш отец, наверное, не одобрял политику канцлера?
— Очень резко не одобрял. Но сейчас многие на грани разорения, он не был одинок… Ведь это не повод для нападения! — поспешно добавила она, увидев заинтересованный блеск в глазах сидящего в стороне полковника.
— Не повод, — согласился с ней охранитель. Отечески прикоснулся к ее руке и повернулся, заслоняя собой конкурента. — Сударыня, не скрою, доказать существование магического воздействия на вашего отца будет очень сложно. Но я обещаю вам досконально разобраться в этом деле. Пожалуйста, не покидайте Гетенхельм.
— Елизавета Павловна под домашним арестом до выяснения всех обстоятельств, — сообщил, вставая, полковник. В доме останется охрана.
— Не бойтесь, сударыня, — успокоил ее охранитель. — Я оставлю здесь и своих людей. Если вспомните что-то важное — пошлите за мной. Даже если вам будет просто одиноко и захочется поговорить со священником — я приеду.
— Спасибо, Ваше Преосвященство, — кивнула Элиза, стараясь не расплакаться. — Обязательно.
Охранитель щелкнул пальцами, подзывая кота. Серый хищник привычно запрыгнул на руки напарнику и забрался в капюшон.
Судя по равнодушно-скучающей мохнатой морде, ничего колдовского он в доме не нашел.
Особняк стал чужим. Ее тюремщики не показывались на глаза, но Элиза точно знала — они здесь. У главных ворот и подъезда к кухне, на первом этаже, в отцовском кабинете… Везде. Даже пахло в доме теперь иначе, добавились нотки ваксы для гвардейских сапог, влажного сукна мундиров после короткого летнего дождя, сыромятной кожи ремней и пороха от их пистолетов.
Это был запах опасности, страха и беспомощности.
Посетителей к ней не допускали, даже если кто-то и заходил — Элиза об этом не узнала. Ни полковник, ни охранитель больше не приезжали. Да она и сама не рвалась ни с кем поговорить. Замерла в библиотеке, невидящим взглядом впившись в страницу книги.
Очень хотелось сбежать в Заозерье и присоединиться к господину Казимиру. Но, во-первых, кто же ее выпустит из империи? Во-вторых, — зачем пану Штутгарту какая-то Элиза? Она-то не маг.
И слава Богу, что не маг. А то бы Жар-Птица, охранитель, с ней совсем иначе разговаривал.
Элиза тряхнула головой, отложила книгу и потянулась за письменными принадлежностями.
Из дома ее не выпустят, но прошение передать можно. Нужно узнать, что с отцом. Жив ли? Мертв?
И — как жить дальше? Она, бывало, бунтовала против решений отца, но в итоге всегда подчинялась, верила, что он знает — как лучше. А сейчас?
Как — лучше?! Кто теперь о ней позаботится?
Глава 4. Приметы грозы
В начале сентября погода в Гетенхельме была все еще почти летней, разве что в воздухе появились нотки-обещания будущей слякоти и первых заморозков.
На небе пока не было ни облачка, солнце подбиралось к зениту, только ветер подул чуть сильнее и принес слабый запах распаханных под озимые полей к востоку от столицы. И еще начал побаливать старый шрам епископа Георгия, провинциал-охранителя, прозванного Жар-Птицей.
Верная примета. К грозе.
Почти четверть века назад тварь из канализации раздробила зубами левое плечо сержанта стражи охранителей. Чуть повыше — быть бы епископу одноруким, а так только ноет к непогоде. Если к болям в спине (посиди-ка целый день в мягком кресле, разбирая бумаги!) добавлялось неудобство в плече, значит, точно скоро загрохочет.