Отец Георгий на всякий случай плотно прикрыл окно в кабинете.
Прогулялся от стола до двери, разминая ноющую руку. Пять шагов в каждую сторону, стук подошв глушит мягкий ковер. Наворотил роскоши предшественник, надо бы избавиться, да все не до того пока. В богатом интерьере отцу Георгию, привыкшему к простоте, было неуютно.
«Как муха в супе, — фыркнул он про себя. — Противно и супу, и мухе»
Крепкая дубовая дверь отделяла кабинет от приемной. Епископ подошел к ней, расправил плечи и прислонился лопатками к фигурной резьбе. Острые края выпуклых кленовых листьев впились в спину сквозь тонкую сутану, создали иллюзию массажа. Сдаваться в руки костоправа не было времени, и епископ пытался хоть так успокоить спину.
«Буду ходить перед Господом в стране живых» — вполголоса сказал он[1]
В дверь решительно постучали.
Вошел отец Василий, викарий Провинциал-охранителя. Второе лицо в гетенхельмском официуме, заместитель и правая рука прежнего епископа. Если бы все шло своим чередом, он бы сейчас носил архиерейскую мантию, но Владыка решил вызвать отца Георгия, и все переиграли.
Новый Провинциал-охранитель сразу после назначения загрузил викария хозяйственной работой, а сам стал всерьез вникать в вопросы следствия. Что об этом думал несостоявшийся епископ — доподлинно неизвестно, но отец Георгий был уверен, что библейской кротостью там и не пахнет.
Отец Василий коротко поклонился, точно дозируя почтение и независимость. Подал начальнику пухлую папку с документами на подпись, дождался приглашения сесть и застыл статуей «идеальный подчиненный ожидает распоряжений».
Викарий был невысокого роста, крепкий и жилистый, быстрый, как ласка. Лет сорока с небольшим. Вступая в должность, отец Георгий ознакомился с личными делами подчиненных. Читая историю отца Василия, он несколько раз уважительно хмыкал.
Тридцать два года назад в центральной части империи сначала лето выдалось пасмурным и дождливым, а после наступила лютая зима, какой не видали до того с полвека. Всем пришлось несладко.
В крошечной деревушке, затерянной в лесах на границе Гетенхельма и баронства Ярмберг, не особо задумывались о бедах всего государства. Самим бы не пропасть. Особенно тяжко было одному семейству — запасы почти подъели, коровенку — кормилицу еще по осени задрали волки. Куры неслись плохо, и хозяйка все чаще следовала принципу: «не даешь яиц — дашь суп». Супа на всех не хватало.
Отец со старшими сыновьями уходили на охоту, но олень стал невиданной роскошью, а тощий заморенный заяц — богатой добычей. Замерзший лес как вымер.
Вскоре отца придавило лесиной, переломав обе ноги. Братья с трудом дотащили его до избы, и стало ясно, что на охоту глава семьи пойдет еще не скоро, если вообще сумеет встать с лавки.
Это были времена императрицы Изольды. Рогенская кампания еще не началась. Если не считать пограничные стычки с Аквитоном и разбойничьи вылазки сорвиголов из Альграда и Эзельгарра, в империи был мир. Церковь в блеске и славе окормляла паству, за колдовство карали костром…
Но крестьяне из лесных деревушек еще со времен Тридевятого царства знали, кому нужно услужить, чтобы дичь вернулась в лес. И знали, чем услужить. Тем более что у десятилетнего заморыша, самого младшего брата, шансов дожить до весны и так было немного, только лишний рот на скудные харчи.
Старшие братья отвели мальчишку в лес и оставили у большого камня возле ельника, для Лешего. Так делали испокон века — церковники далеко, цари с императорами еще дальше, а лес рядом, и от него зависит жизнь. Пока хранил Господь, крестьяне молились ему в церкви. Но если не помогают ни Бог, ни царь — пора идти на поклон к духам.
Лесной хозяин узнал о жертве, когда один из братьев разрезал свою ладонь и оставил на стволе березы кровавый отпечаток, сказав слова, услышанные от деда.
Леший был голоден намного больше, чем люди. Он слишком давно не пил горячей крови и почти бежал к заветному камню — скорее! Насытиться!
Мальчишка был еще жив, хоть и припорошен снегом. Он сидел у камня, сжавшись в комок, чтобы хоть как-то сохранить остатки тепла, больше похожий на груду ветоши, чем на живого человека. Но запах! Упоительный запах живого человека, отданного в жертву! Запах боли и страха!
Леший кинулся к нему, уже почти чувствуя во рту вкус детского мяса.
И всем весом напоролся на крепкий стволик молодой осины, в нужный момент поднятый мальчишкой с земли. Один конец осинки был наскоро заточен плохоньким крестьянским ножичком (и как успел-то из дома стащить!), а второй упирался в камень. Так охотники насаживают на копья кабанов.
1
Отец Георгий цитировал 9 строку 114 псалма, на латыни звучащую: «Placebo Domino in regione vivorum». От латинского «Placebo» произошло название «эффекта плацебо» — лечения, основанного на самовнушении пациента, а не действии лекарства