"...я еще не встречал в прессе упоминаний об одном из важных прав - о праве тяжелобольного человека на легкую (без мучений), достойную и быструю смерть тогда, когда сам человек сочтет ее своевременной.
Если любимая, но вконец одряхлевшая собака еле таскает ноги и непрерывно скулит от страданий, то каждый заботливый хозяин сочтет самым гуманным отвезти животное к ветеринарному врачу, чтобы "усыпить", а не оставлять его околевать "естественной" смертью. Почему же то, что гуманно по отношению к животному, мы до сих пор отказываемся признать гуманным по отношению к человеку?
Мне могут возразить, что и сегодня каждый безнадежно больной располагает таким правом: он может броситься с двенадцатого этажа, перерезать себе вены или найти другой способ покончить счеты с жизнью. Но гуманно ли обрекать человека на такое решение проблемы? Подобный акт самоубийства требует от человека значительно большего мужества, чем само решение уйти из жизни.
Известно, что в некоторых развитых странах право человека на спокойную безболезненную смерть уже признано и юриспруденцией, и медицинской этикой. Конкретно это означает, что больной человек может обратиться в клинику с просьбой "усыпить" его, и если врач найдет состояние здоровья действительно тяжелым, а психиатр подтвердит, что решение уйти из жизни принято "в здравом уме", то просьба больного будет удовлетворена.
Автор этого письма лично заинтересован в положительном решении поставленной проблемы. Все изложенные соображения - не плод абстрактного философствования, а продиктованы осознанным желанием человека остаться в памяти близких и друзей собственно Человеком, а не беспомощной "развалиной", потерявшей человеческий облик.
Сибирский, *31 Москва".
Воцарилось долгое тягостное молчание. Я ждал, что же ответит отец. Как он воспримет эту заметку? Как руководство к действию?!
- Это ты виновата! Я не хотел до этого доводить... когда он вышел на кухню.
- Хорошо, я виновата...
- Вот после этого разговора я уже точно уверен, что они не приедут... А так у них хватило бы наглости... Надо поставить на этом крест! Все! Все! Все!
- Мы плохо живем... Больше они не приедут...
- Плохо живем... плохо живем... - отец повторял слова в раздумье. - Надо, пока мы не уехали, дверь закрыть в нашу комнату... вот что! Они ж ребенка будут сюда приводить... Он гантели будет таскать... Стекла бить... в лоджии... Запереть обязательно!
Разговор оборвался. Начались шебуршание и возня: родители собирали чемоданы. Завтра - в Сочи! Скатертью дорога!
32.
Никак не заснуть! Невыносимо зудели пятки - я что есть силы скреб их ногтями. В голову лезла всякая дребедень, вроде того что у отца сию минуту ноет культя и он ее нежно поглаживает; у матери колет сердце, она ворочается с боку на бок, а бабка задвигает горшок под кровать. Сквозняк с лестничной клетки толкнул нашу дверь... Зашевелился Акакий. Жена приподняла голову, подтащила одеяло к носу, лихорадочно почесала его, после чего уронила голову на подушку... Черт возьми! Надо хоть нужду справить, что ли...
Как только я зажег свет, кучки черных и рыжих тараканов - громадных, средних, крошечных - бросились бежать кто куда: по коридору, к кухне, по стенкам - вверх и вниз, - по плинтусу, по унитазу. На мгновенье я оцепенел, но, быстро опомнившись, принялся давить их тапком. На полу остался с пяток тараканьих трупов.
Акакия явно что-то беспокоило: он дважды вскрикнул. Замерз, наверное? Я сполоснул руки в кастрюльке под кроватью. вытер их марлей, накрыл его одеялом. Вдруг в изголовье сына в призрачном свете лампы я с ужасом заметил жирного рыжего таракана. Он шевелил усами и чертовски напоминал отца. Я сдернул с ноги тапок, чтобы размазать подлеца по стенке, но он, почуяв угрозу, смылся под подушку. Переложив Акакия, я обшарил весь матрас - таракан исчез! С горя я лег спать.
...Отец прыгает по всей комнате, срывает ковры. Откуда у нас столько ковров? Да еще таких блеклых, поносного цвета... Отец голый, покрыт рыжей шерстью... Взбирается на наш диван. Где жена? Почему ее нет? Неужели выспалась? Ему мешает протез. Неуклюже забросил ногу... Злобно вцепился в ковер... Сдирает, сдирает, сдирает... Вдруг ковер обрывается. падает на отца - тот поскальзывается на своем протезе, мягко валится на диван и оказывается завернутым в ковер. В глазах бессилие и беспомощность. Я сочувствую ему, но не двигаюсь с места. Неожиданно он бормочет (или эти слова звучат во мне самом?): "Какого черта он будет мне помогать. если мы ненавидим друг друга?"
Я смотрю в окно. Там кот ходит по краю балкона... взад-вперед. Очень странное небо: движущиеся облака, причем пролетают они молниеносно. Появляется твердое ощущение, будто под этими облаками кто-то прячется. Я стараюсь снизу разглядеть это. Над самой головой вдруг пролетает нечто вроде гигантской рыбы с черными плавниками, зубастой пастью и склизким темно-серым телом. "Глядите, - кричу, - рыба!"
И в самом деле: колоссальное облако резко останавливается. разворачивается и летит на меня со скоростью снаряда, вырастая на глазах. Рыба трепещется всей своей бесхребетной вязкой массой, парит над окном и начинает медленно отделяться от облака. Меня пронзает мысль, что она меня видит и понимает. Вот она уже на балконе, присасывается плавниками и отростками на брюхе к оконному стеклу, толкается вовнутрь, в комнату. Слава Богу, окно заперто! Я со страхом наблюдаю за рыбой, за ее слизистой тушей, растекшейся по стеклу, за ее торчащими из раскрытой пасти желтыми зубами. Хочу бежать. но не могу: какая-то сила пригвоздила меня к месту, я не способен ни пошевелиться, ни крикнуть. Полнейшая безысходность!
Вдруг кот вгрызается в загривок гигантской рыбы. Силы явно не равные, но в душе затеплилась надежда... Кот и рыба своей тяжестью продавливают стекло. рама открывается - они вваливаются в комнату. Я бегу на диван. к отцу, пытаясь влезть к нему под ковер. Ничего не получается! Рыба занимает всю комнату. Она продолжает бороться с котом. Я забираюсь на спинку дивана, поджимаю ноги в уверенности, что рыба, конечно, победит, а затем сразу съест меня.
Отец из-под ковра хрипло орет: "Слезь с ноги, засранец!.." *31
Я вскочил с постели и выругался. Ну, уж это переходит всякие границы! Нужно написать ему во что бы то ни стало, иначе он умрет без покаяния.
Я схватил ручку, бумагу и, скрючившись над лампой, как Ленин в Разливе, в один присест набросал письмо к отцу. Моим пером водило вдохновение.
Дорогой Георгий Абрамович!
Сердечный долг милосердия призывает меня написать Вам письмо, продиктованное нежной заботой о Вас и искренним участием к Вашей нелегкой судьбе. Я долго размышлял над нашим разговором и понял, сколь сильно я был не прав и как виноват перед Вами. Да! Ведь Вы - глубоко несчастный человек, инвалид, страдающий от ежесекундной мучительной боли. Другой на Вашем месте давно бы слег, стал обузой для домашних, но Вашим беспримерным мужеством нельзя не восхищаться: Вы по-прежнему кормилец семьи, Вы живете активной жизнью патриота своей державы, болеете ее болями, читая прессу и смотря телевизор; Вы, как и раньше, изо дня в день следите за порядком в доме: стираете пыль отовсюду, уничтожаете вредных насекомых, выносите на балкон мокрую тряпку. Воистину хочется склонить голову и преклонить колени перед Вашей стойкостью, рачительностью и знанием жизни.
Когда я наконец оценил Ваши исключительные достоинства, я поклялся: сделаю все, чтобы этому человеку было хорошо. Но что я могу? Прежде всего, решил я, прикажу жене, Вашей дочери, прижать Вас к груди и целовать с таким жаром, который растопит даже глыбу льда, не то что отцовское сердце. Жена скажет Вам, озаренная внутренним светом: "Отец, ты кормил меня, ходил за мною, когда я была маленькая, одевал и воспитывал. Теперь мой черед ходить за тобою! Ляг отдохни! Я сама сделаю все, что ты скажешь. Я так трогательно люблю тебя... и сейчас у меня очень волнительно на душе... радостно сжимается сердце..." Ее любовь так и хлынет на Вас неудержимым потоком. Ваши щеки зардеются юношеским румянцем, и Вы стыдливо и целомудренно потупите взор.