Да, не устоял Ильдрым, поддался уговорам, а потом, как поверил Хансултанову, тот еще на рабочем честолюбии сыграл: "Чтоб тебе и твоим ребятам не под силу было!" - отыскал тщеславную струнку, забренчав на ней: "Знаешь ли ты, что за такое геройство..." - и о перспективах, даже о том, что это "почти в космос слетать"; за"-жег идеей и Сурена, и стали они посменно (их портреты рядом) осваивать мезопласт; их совместная двадцатая морская скважина; и торжественные проводы, и цветы, и репортаж, здесь каждое начинание - подвиг, Ильдрыму это не в новинку: и когда впервые отправлялся сюда, на обжитое и ставшее привычным, были напутствия и рукопожатия, и когда - в первый же месяц работы! - как будто само собой сложились успехи и даже рекорды - не личные, а как частичка общей победы Морского; неделю Ильдрым со своей бригадой в море на одиноком основании, а неделю - Сурен (случалось и прежде, что шторм, никак не причалишь, и тогда вертолеты подбрасывали еду). Сурен долго не соглашался, в нем какая-то предками проницательность к бедам заложена (?), но раз надо, что ж, он не против риска, к тому же Ильдрым - родственник школьного товарища, Расула; Сурен ждал, что и тот станет уговаривать, хотя и слишком отошел-отдалился от них, и не поймешь, в каких заоблачных высях, может, и понятия не имеет об их с Ильдрымом сомнениях (и о проницательности Сурена, увы, не раз подводила его), но вместе на свадьбе гуляли (лишь на минутку Расул с Лейлой пришли, что ж, значит, не может, оправдывал Расула Сурен).
И случилось то, что предчувствовал Сурен (на сей раз уловил, но начнется ТАКОЕ, что и во сне не приснится, копится в глубинах - глубже мезопласта!..), мог и Сурен оказаться на месте Ильдрыма, выходит, еще не судьба, чистое везение обманное, чтоб притупить ощущение грядущего бедствия, и Сурен, сам того не желая, попадет в такую мясорубку, что... но о том - в свое время.
Пытался Хансултанов после гибели Ильдрыма поговорить снова с Суреном и даже просил Расула написать ему, может, на другом, более мощном, основании продолжат; а заручившись согласием, начать пробивать идею снова,- коль скоро напарник и на митинге выступал: "Не свернем с его пути, пробурим то, что он не успел..."
И странно звучали его слова о мастере над притихшей площадью: "Был чуток к тому, что делается в глубинах, знал язык и лебедки, и стрелки прибора, и долота",- Сурен понимал, что надо говорить не об этом, а другие слова, но какие? И снова из уст вылетали усиленные микрофоном слова о тормозе лебедки, за который крепко держался Ильдрым, тут нужна сила, да, да, физическая сила, любил говорить Ильдрым новичкам, шел молчаливый и незримый разговор с недрами, о стрелке прибора, чья дрожь улавливалась Ильдрымом, и он тотчас изменял режим, о вибрации долота, будто оно подавало знак, и Ильдрым, понимая его речь, чувствовал, сколько еще нагрузки может оно выдержать... (мучился потом не то говорил!).
Сурен надерзил Хансултанову, что-то об .авантюризме и "чувстве хозяина" (?), не понял Хансултанов - то ли это о нем, что он повелевает, то ли о самих себе - о бригаде и рабочих, кажется, именно второе, ибо было, что Мы, мол, "не позволим",- но зря Хансултанов затеял разговор, к тому же вскоре взлетел, ушел из этой шумной головоломной епархии.
Хансултанов, прося продолжить, знал, что Сурен откажется, тем более что решался вопрос о его переходе на другую, так сказать, горную вершину; а когда Сурен отказался на правах ХОЗЯИНА, Хансултанов почувствовал вроде бы облегчение: раз не повезло, надо переждать,- пока бумага пойдет и вернется с разрешением, и техника что-нибудь придумает. А все же жаль, сокрушался Хансултанов: красавец основание с исполинской вышкой казалось неприступным и могучим,- лишь площадка осталась, осела как будто, и в шторм, с вертолета видели,- волна перекатывается через нее, а что выпирает из воды - солнце жжет, и смена влаги и суши стремительно ржавит груду железа (потом, уже после знаменитого землетрясения, многие годы спустя, выправят сваи, поднимут основание, заменив ржавые части, и установят обычную буровую для привычных глубин, ибо и тогда еще мезопласт будет прятать свои сокровища, а как иссякнет неглубокий пласт, разведут на привозном песке виноградники и установят обелиск в честь павших с мраморной доской, где выведут все имена и первым имя Ильдрыма (из утопий Расула?). Впрочем, никому не дано знать, что будет ПОТОМ, когда переведутся работяги).
Еле оттащили истеричную Асию, вцепилась в галстук Хансултанова, задушит: "Ты! Гы!.."- Обезумела.
"При чем тут он? - успокаивала Айша.- Кто мог знать?"
И кто расскажет, как было?
"А мне Ильдрым сам рассказал",- и глаза у Асии вдруг стали такие странные, левый косит. КАК В ПИК СТРАСТИ, любит Лльдрым, и счастлив, да, я знаю, у меня иногда косит левый глаз и особенный у него блеск, когда вдруг у меня... это единение, кто испытал, тот знает,- и льнула к мужу, счастливая: "Я вся-вся твоя..."
"И что же он рассказал?"- поддерживает Лейла этот разговор. ОНА СВИХНУЛАСЬ НА ИЛЬДРЫМЕ, это же Айша сказала, когда Лейла поделилась (и жалела потом, что рассказала), поведав о "странном разговоре" с Асией: "Она считает Ильдрыма живым, и, мол, он является к ней по ночам". И сестрам-врачам тут же рассказала Айша, вроде бы консилиум у сестер: установить диагноз (и как лечить): определенно психический вывих, если Ильдрым является. Что?? И она живет с ним в эти его ночные приходы?
А то вдруг ни с того ни с сего: письмо получила от Ильдрыма. Лейла пугалась и уходила от разговора, а Асия вдруг снова: "Ильдрым пишет..." ЭТО ОНА ОБГОВАРИВАЕТ ТО, ЧТО СКАЖЕТ РОДИТЕЛЯМ ИЛЬДРЫМА!.. "И что он пишет?" "Кто?" И не поворачивался у Лейлы язык сказать: "Ильдрым".
И снова уходила от разговора.
Я люблю тебя, Асия.
Но Асия, рассказывала Лейла, вполне нормальная, просто воображение у нее развито, и потом: такое потрясение!..
"Она что же, поэтесса?"- ирония Айши.
"Во всяком случае, пусть лучше так, чем трагедия".
"Ей надо скорее забыть своего Ильдрыма и замуж, пока еще молода".
но наши пути разошлись, как вернуть мне то начальное, когда еще ничего не было? но мог ли я тогда знать, что люблю именно тебя? мне трудно, Асия, ни ты мне не поможешь, ибо умерли чувства, лишь оболочка одна, ни я тебе не смогу помочь, ибо этого ты не хочешь, кто мог знать, - что я уйду в одну сторону, а ты - в другую, и наши пути никогда не пересекутся.
"Я знаю, сестры не поймут..." "Но я тебя понимаю!"
"Ты - да, но ты, Лейла, далеко... Он является ко мне, я ре вру, и не смотри на меня так!! и однажды ночью рассказал, как ветер рвал металл и ломал, как щепку, дерево, и шла волна, и последняя, с девятиэтажный дом, которая, не успел он зацепиться за вышку... и ее вдруг стало валить, не может быть, не поверил Ильдрым, что возможна сила, которая свалит вышку, и она вдруг оторвалась с места, и их унесло. Ильдрыма и вышку, а потом..." Лейла уже не слушала, ждала, когда Асия выговорится и исчезнет этот блеск, и глаза такие странные, левый косит.
здесь, в этой дали, мне кажется, что я тебя придумал, услышишь ли, что я люблю тебя, Асия? и белые облака проплывают, помнишь, они меняли очертания, и мы не могли на них наглядеться, и плыли вместе с ними.
Асия, как случилось несчастье, покинула город, оставив Айше письмо; что было в нем - неизвестно, но Айша, прочтя, побелела, губы тряслись; особенно возмутила Айшу приписка Асии: "P. S. Само собой разумеется, что письмо это ты .тотчас порвешь. А. А.". Нет, не порвала, взяла за кончик, будто за крылышко мухи, шлепком убитой, и поднесла к газовой плите как в каком-нибудь шпионском фильме, когда сжигают важную бумагу, из-за которой, попадись она в руки врагу, смерть; нет у них сестры! и чтоб не смели вспоминать! резкий разговор с матерью, она еще не оправилась от трагической гибели мужа, хотя и давно похоронили, а тут еще Ильдрым! и уход из семьи Асии! и как Айша может говорить о сестре такое? ушла она, правда, из семьи не сегодня,- как Вышла замуж, стала жить в общежитии, где Ильдрым, но все-таки рядом!., а тут навсегда.