Последний раз улыбнувшись морскому пейзажу, Меридит повернулась и вышла из комнаты – с весной в душе и блеском в глазах.
Линдси сидела на кровати в номере отеля «Плаца» и разглядывала фотографии Дэна с пленки, заснятой ею две недели назад около театра. Когда посыльный доставил их, Линдси с нетерпением разорвала конверт и разложила снимки на кровати. Там было много других фотографий, но она хотела видеть только снимки Дэна.
– О, – тихо сказала она. Тут вот она на высоте. Тут – удалось уловить его энергию и запечатлеть ее на снимке. Большой, сильный, красивый, он даже на снимках выглядел немыслимо живым и, казалось, в любой момент мог пошевелиться, протянуть к ней руку, дотронуться, заговорить.
Она любила его. Теперь у Линдси не оставалось никаких сомнений, никакой неясности в ее чувствах к нему. Линдси Уайтейкер-Уайт была полностью и бесповоротно, по уши и под завязочку влюблена в этого парня.
В течение последних двух недель их жизнь вошла в обыденную колею. Дэн каждый день репетировал, а Линдси рыскала по городу в поисках материала для съемок. Они встречались в конце дня в его квартире, и он дал ей ключ на случай, если она будет приходить раньше. Ее вещи мало-помалу начинали перекочевывать к Дэну. Ей всякий раз приходилось тратить время, выбирая самые потертые джинсы и заношенные свитера. Дэн приходил из театра совершенно обессиленный, но каждый вечер веселился, выплескивая наружу безудержную внутреннюю энергию, которой все равно оставалось в избытке для занятий любовью – здесь он также был на высоте.
Да, думала Линдси, они все больше запутывались в сетях, сотканных из ее лжи. Она чувствовала себя расколотой на две части, которые словно бы были двумя разными существами. Одна половинка находилась в неизбывном розовом сиянии; погруженная в любовь, эта ее часть была счастливее чем когда-либо. Один вид Дэна заставлял сердце учащенно биться, а лицо – загораться улыбкой. Он был великолепен! Любовь была чудом! Жизнь – восхитительна!
Но вот тень лжи надвигалась на нее, омрачала ее радость, охлаждала ее восторженность. Эта половинка Линдси Уайтейкер. Уайт жила в постоянном страхе разоблачения и краха всех ее мечтаний, которые каждую секунду могли лопнуть, как огромный радужный пузырь. Боже, как она ненавидела ложь в такие минуты!
Дэн был невероятно горд, его гордость была столь же безбрежной, как и его плечи. Они отметили получение первого гонорара походом в кондитерскую, где съели: она – эклер, он – шоколадное печенье. Как же она могла взять и объявить, что в состоянии купить дюжину, две дюжины таких же кондитерских, как та, в которую она заходила, немного робея и пересчитывая деньги в кармане? Он любит ее – она это знала. Линдси любила его – но ни разу не произнесла слов, которые он так хотел услышать. Дэн дразнил ее, говорил, что не сомневается в ее любви, и по глазам она видела, как важно ему получить подтверждение. Но она не могла. Не могла из-за той стены лжи, что образовалась между ними.
Все еще продолжая рассматривать его фотографии, Линдси подумала, что дальше так не может продолжаться. Она будто вынуждена нести на плечах всю тяжесть этого мира. Со дня ее рождения так много изменилось, и если бы не разлад с собой, все было бы прекрасно. Она говорила с матерью по телефону, и они обе плакали слезами радости оттого, что на прошлом был поставлен крест. Бен, очевидно, сдержал слово и отозвал людей, неотступно следивших за ней, потому что ни словом не упомянул ни в одном из разговоров о человеке, с которым она живет в Нью-Йорке. Дэн бросил место вышибалы, а она продала трейлер. Она любила и отдала свою девственность избраннику сердца. Но в то время, как брат и мать освободились от груза лжи, Линдси оказалась на их месте: теперь она была лжецом.
Линдси вздохнула и откинулась на мягкие подушки. В довершение ее проблем управляющий отелем, рассыпая тысячи извинений, известил девушку, что ее номер, как, впрочем, и все другие, забронирован для проведения съезда, который начнется послезавтра и продлится несколько месяцев. Вселяться в другой отель у нее не было никакого желания – это означало лишь продолжить обман, но, в противном случае, ей придется дать Бену номер телефона Дэна, чтобы Бен мог связаться с ней. Кроме того, если она не переедет в другой отель, придется давать объяснения Дэну, откуда это она свалилась на него с таким дорогим багажом и колоссальным гардеробом.
Линдси зажала пальцами виски, чтобы унять пульсирующую боль. Надо сказать Дэну всю правду. Но как, Бог ты мой! Как все это преподнести, какие слова выбрать? И тут Линдси буквально подскочила на месте. Соскользнув с кровати, она поспешила к шкафу, вытащила небольшой чемодан и, встав на колени, открыла и вытащила наружу несколько журналов. Прижав их к груди, Линдси лихорадочно думала. С чего-нибудь да нужно начинать, мелькало у нее в голове. Показать ему работы, опубликованные в этих журналах, дать ему понять, что, как свободный фотограф, добившийся кое-какого успеха, она не так уж сильно озабочена тем, чтобы сделать себе имя. Теперь, когда он получил роль в пьесе, ее успех не уязвит его гордости. У нее находилось в загашнике несколько отличных снимков, которые она собиралась представить в различные журналы, чтобы ее имя было на виду, и не стоит больше это дело затягивать. Итак, неплохо, подумала она, поднимаясь с пола. План, конечно, не самый-самый, но все-таки это начало. Она сможет посмотреть на реакцию Дэна при предъявлении журнальных публикаций и лучше приготовиться к саморазоблачению. Вообще-то для нее было бы лучше собрать воедино все крохи мужества и прийти к нему с честным и добровольным признанием и рассказать всю правду о себе, но сейчас это выше ее сил. А пока он не знает всей правды, она не может сказать, что любит его. Засунув журналы и конверт со снимками в сумку, Линдси ушла из номера и уже в такси, мчащемся по главной улице города, на нее вновь обрушилась беспросветная тоска. Вновь и вновь перебирая слова, которыми она расскажет Дэну о своей семье, деньгах, воспитании, она не расскажет ему правды об отце. Что Линдси ценила в Дэне, так это его умение радоваться самым простым вещам. Верба из плетеной корзины в его квартире пролежала на его коленях всю дорогу от Питсбурга, куда он ездил навестить семью. Яркие клубки шерсти в другой корзине были остатками той шерсти, из которой его мать вязала красивые лоскутные одеяла – предмет его постоянной гордости. Керамическая ваза на столе по семейной традиции переходила к старшему отпрыску семейства О'Брайенов. Благодаря ему скромный завтрак из шоколадного эклера и горсти шоколадного печенья становился более торжественным и праздничным, чем самый пышный прием в «Беверли Хиллз». Дэн О'Брайен никогда не рассматривал жизнь как аванс: ему было достаточно того, что он жив, здоров, и ему дана возможность доказать свой талант и тем самым приблизиться к исполнению мечты.