— Держись, малыш, не умирай.
Зачем? — хотел спросить он. Зачем? Жизнь — сплошная мука. Ему все равно не удастся обмануть смерть, как он некогда себе обещал. Остатки его жизни неумолимо вытекают красной струйкой в канаву. Да и что это была за жизнь? С самого рождения его спутниками были лишь уродство и мерзость. А теперь еще и боль.
Так ради чего держаться?
На какое-то время он потерял сознание, погрузился в бесчувственное бытие, где царили мрак и блеклая краснота. Внешний мир напоминал о себе воем сирен, давлением на грудь и вращением колес машины «скорой помощи», в которой он теперь лежал.
Потом сомкнутые веки вновь обжег яркий свет и он полетел куда-то под аккомпанемент голосов, звучавших со всех сторон.
— Пулевые ранения в грудь. Давление восемьдесят на пятьдесят, падает. Пульс нитевидный, частый. Зрачки хорошие.
— Группа крови и перекрестная проба. Нужна полная картина. На счет «три». Раз, два, три.
Его тело резко дернулось вверх и опустилось. Ему все стало безразлично. Даже блеклая краснота посерела. Изо рта торчала резиновая трубка, и он не пытался избавиться от нее с помощью кашля. Он едва ли чувствовал в горле инородный предмет. Он вообще ничего не чувствовал и благодарил за это Бога.
— Давление падает. Мы теряем его.
Я давно потерялся, подумал он, рассеянно наблюдая за небольшой группой людей в зеленых халатах, сгрудившихся в маленькой комнате вокруг стола, на котором лежал долговязый светловолосый мальчик. Всюду кровь. Его кровь, осознал Филипп. Оказывается, это он лежит на столе со вспоротой грудью. Он смотрел на самого себя с участием праздного зеваки. Боль утихла, и от снизошедшего на него покоя и облегчения он едва не улыбнулся.
Он поднимался все выше и выше, пока сцена внизу не превратилась в жемчужное марево, а речь медперсонала — в неразборчивые отголоски.
И вдруг острая боль. Тело на столе дернулось от резкого толчка, всосавшего его в бренную оболочку. Он сопротивлялся, но недолго. Судьбу не переспоришь. Он вновь был в себе, вновь чувствовал и погибал.
Его следующее ощущение — покачивание в дымке дурмана. Рядом кто-то храпит. Комната темная, койка узкая и жесткая. В заляпанное окно сочится неяркий свет. Монотонно пыхтят и сигналят какие-то аппараты. Чтобы не слышать раздражающих звуков, он провалился в небытие.
Он находился в критическом состоянии два дня. Ему повезло — он выжил. Так ему сказали. Миловидная сиделка с утомленными глазами и седой врач с тонкими губами. Он им не поверил. И как тут поверишь, если головы от подушки не оторвать, а умопомрачительная боль возвращается каждые два часа, словно заводная?
Потом его навестили полицейские. Он был в сознании и чувствовал себя сравнительно сносно после дозы морфия, значительно притупившей адскую боль. Но не чутье. Он с первого взгляда узнал в вошедших полицейских. По походке, по обуви, по глазам. Они могли бы и не махать перед его носом своими удостоверениями.
— Закурить есть? — Этот вопрос Филипп задавал всем, кто проходил мимо. Он страдал без сигарет, хотя понимал, что у него не хватит сил даже на одну затяжку.
— Мал еще, чтоб курить. — Первый полицейский, изобразив отеческую улыбку, опустился на краешек кровати.
Хороший коп, устало отметил Филипп.
— Я взрослею с каждой минутой.
— Тебе повезло, что не умер. — Второй полицейский, сохраняя суровый вид, вытащил блокнот.
А это плохой коп, решил подросток. Он почти забавлялся.
— Мне все так говорят. А что произошло-то, черт возьми?
— Это мы собирались выяснить у тебя. — Плохой Коп приготовился записывать.
— Меня подстрелили.
— Что ты делал на той улице?
— Кажется, шел домой. — Филипп уже придумал, как вести себя на допросе, и теперь смежил веки. — Точно не помню. Может… из кино? — Придав голосу вопросительную интонацию, он открыл глаза. Плохой Коп, разумеется, не клюнул на его ложь, ну и черт с ним. Что они ему сделают?
— Какой фильм смотрел? С кем?
— Да не знаю я. В голове путаница. Я вроде бы шел-шел, а потом вдруг оказался в канаве мордой в грязь.
— Ты просто расскажи все, что помнишь. — Хороший Коп положил руку ему на плечо. — Не торопись.
— Все произошло очень быстро. Я услышал выстрелы… так мне показалось. Потом кто-то закричал, а в следующую секунду что-то взорвалось в моей груди. — Он почти не лгал.
— Машину видел? А того, кто стрелял?
Оба вопроса осели в мозгу, как ржа на металле.
— Машину, кажется, видел… темного цвета. Буквально одно мгновение.