Сибилл вскочила с пола и стремительно кинулась к двери.
ГЛАВА 17
Она подбежала к своему автомобилю, дернула дверцу и только тогда сообразила, что машина закрыта. Глупая привычка жителя большого города, совсем неуместная в милом маленьком городке.
В следующую минуту она осознала, что выскочила на улицу без сумки, пиджака и ключей. Но о том, чтобы возвращаться в дом после столь постыдной вспышки, не может быть и речи. Лучше идти до гостиницы пешком.
Услышав за спиной шаги, Сибилл резко обернулась и увидела направляющегося к ней Филиппа. Радость или смущение вызвало его появление, она затруднялась определить. Она не могла понять, что пузырится в ней, горит, заливая сердце и горло. Чувствовала только, что ей нужно от этого поскорее избавиться.
— Извини. Я понимаю, что поступила невежливо. Но мне действительно необходимо уехать, — быстро заговорила она, захлебываясь словами. — Принеси, пожалуйста, мою сумку. Мне нужна сумка. Там ключи. Надеюсь, я не испортила…
— Ты вся дрожишь, — мягко сказал Филипп, протягивая к ней руки. Она отпрянула.
— На улице похолодало. А я забыла пиджак.
— Не настолько. Иди сюда, Сибилл.
— Нет, я уезжаю. Голова разболелась. Я… нет, не трогай меня.
Не обращая внимания на ее слова, он решительно притянул ее к себе и крепко обнял.
— Все хорошо, детка.
— Нет. — Ей хотелось вопить. Неужели он слепой? И глупый? — Мне не следовало приходить. Твой брат меня ненавидит. Сет боится. Ты… твои… я… — О, как больно. Грудь разрывается. — Отпусти. Я здесь чужая.
— Вовсе нет.
Он видел, как она и Сет смотрели друг на друга, как между ними возникала некая связь. Ее глаза ярко-голубые, его — сияющие. Он даже будто уловил какой-то щелчок.
— Никто не питает к тебе ненависти. Никто тебя не боится. Поплачь. — Он прижался ртом к ее виску и готов был поклясться, что чувствует, как вибрирует и шипит в нем боль. — Поплачь.
— Я не собираюсь устраивать здесь спектакль. Принеси, пожалуйста, мою сумку, и я уеду.
Она держалась стойко. Казалось, вся обратилась в мрамор. Но этот мрамор уже дал трещину и лопался от внутреннего давления. Если она не позволит своим чувствам излиться наружу, то просто взорвется, решил Филипп. Значит, он должен подтолкнуть ее.
— Он вспомнил тебя. Вспомнил, что ты любила его.
В ней что-то хрустнуло, разбилось вдребезги. Острые осколки вонзились в разбухшее сердце.
— Я больше не могу. Это невыносимо. — Она судорожно вцепилась ему в плечи, сжимая и разжимая пальцы. — Она забрала его. Забрала. Я чуть не умерла от горя.
Сибилл всхлипывала, теперь уже крепко обхватив его за шею.
— Я знаю. Знаю. Так всегда бывает, — тихо сказал Филипп. Он поднял ее на руки и, прижимая к груди, присел с ней на траву. — Излей свое горе.
Она отчаянно рыдала, жгучими слезами орошая его рубашку, а он укачивал ее и думал. Холодная? Безучастная? Вовсе нет. Просто боится душевной боли.
Он не увещевал ее, не успокаивал, даже когда она сотрясалась всем телом так сильно, что казалось, у нее вот-вот переломятся кости. Он не сулил ей утешения, не предлагал советов. Он знал цену очищению и поэтому просто гладил ее и покачивал, пока она выплакивала свою боль.
На крыльцо вышла Анна. Филипп мотнул ей головой, отправляя обратно в дом. Дверь закрылась, они снова остались одни. А он все гладил и гладил ее, медленно покачиваясь с ней на руках.
Наконец слезы иссякли, и, выдохшаяся и сконфуженная, она затихла у его груди. Голова гудела, в горле и желудке ощущалось жжение.
— Извини.
— Не надо извиняться. Тебе нужно было выплакаться. Как никому другому.
— Слезы проблем не решают.
— Это как сказать. — Он встал, поставил ее на ноги и подвел к своему джипу.
— Садись.
— Нет, мне нужно…
— Садись, — повторил он с едва заметным раздражением в голосе. — Сейчас принесу сумку и пиджак. — Он усадил ее на пассажирское сиденье. — Но машину ты не поведешь. И ночью я тебя одну не оставлю.
У нее не было сил спорить. Она чувствовала себя опустошенной и жалкой. Только бы добраться до гостиницы. Она сразу ляжет спать. Проглотит таблетку снотворного и провалится в забытье. Думать она не желает. Если начнет думать, к ней вернется боль. И затопит ее.
Из дома вышел Филипп с ее вещами. В его угрюмом лице читалась несгибаемая решимость. Не в состоянии бороться с собственным малодушием, Сибилл закрыла глаза.