на следующий день началась химиотерапия.
* * *
И к этому даже привыкаешь, за три года-то: значит, теперь мама такая: с усилием ходит, меньше двигается и много плачет, а еще у нее вылезли волосы и распухла рука – все реже встает с постели – и в какой-то не отмеченный день кровать с утра уже не застилается, а так и остается разложенной – потом…
… несколько месяцев ремиссии – мама ходит, чувствует себя неплохо – и я с трусливой готовностью вздыхаю облегченно: ну вот, наконец, все в порядке – скоро, она слегает опять…
я прихожу ее навестить - мама грузно, держась руками за кровать, перебирается в кресло – и строит планы, надо: поменять кран в ванной, провести газ на дачу, перебрать стоящие уже в два ряда книги и передать лишние в сельский детский дом…
а еще:
«Мишунь, ну чего тебе стоит, ну, сделай мне ребеночка! Ты не понимаешь: у меня же тогда жизнь наполнится… Я же тогда выздоровею!!!»
* * *
«Надо же… какой… красивый…», говорит мама, завороженно глядя на экран (видео-УЗИ плода, сделанное для нее) где ее неродившийся еще внук засовывает палец в рот, вызывая новую волну умиления.
«А… кхм», говорю я, с недоумением рассматривая полупрозрачного гуманоида…
мама обзванивает подруг, рассказывает, что нет ну прямо вылитый Мишка представляешь? и расспрашивает нет ли детских вещей.
… ей даже удалось с ним пересечься, на целых два месяца.
* * *
Когда я последний раз пришел к ней в больницу, мое присутствие она осознала не сразу. Положив руку на опавшее бугристое плечо и не зная, что сказать – я сказал все же, глупость:
«Ну, мама – что же это за ерунда?!?»
«… такая вот… фигня…», еле слышно ответила она, а потом еще спросила:
«… а как… ну… как… Егорка?» - и в ответ на мой непонимающий взгляд: «ну… внук…»
забыла, как зовут.
заодно я и узнал, как ей хотелось его на самом деле назвать.
* * *
… в больнице мне отдали пакет с вещами, и объяснили, куда нужно теперь обращаться. Я ушел.
и оказался в каком-то дворе, сел на скамейку, и стал вынимать из пакета полотенце, вязаную кофту, ночную рубашку, шерстяные носки, влажные салфетки, склянки с лекарствами.
из подъезда вышел мужчина с маленькой дочкой, и я попросил:
«Дай пожалуйста сигарету»
мужчина посмотрел на меня (с пакетом на коленях, с разбросанными вокруг тряпками, что-то тихо под нос бормочущего) с опаской, и я объяснил:
«У меня мама умерла».
а потом почему-то добавил:
«вещи вот… может, надо кому?»
Я думал, что это все - но вот неожиданное продолжение: прочитавший это описание отец прислал письмо, полное неожиданных, и поразивших меня, подробностей:
"Ну, Мишка, вот это да! Не зря ты всю ночь сидел и сканил.
Маленькие поправочки, могущие (если захочешь) приблизить текст к реальности.
1. У деда была эпилепсия (ты не знал?). Которую он получил после расстрела на его глазах его дяди. Мне пару раз доводилось присутствовать при припадке "падучей". Дед падал, надо было успеть подхватить его, чтобы он не разбил башки. Потом следить, чтобы не откусил язык (жуткие судороги) - засовывал в рот между зубами какую-то деревяшку. Потом он отходил и отлёживался на диване.
Припадки были в твоём нежном возрасте, так что ты наверно и не видел. С его возрастом припадки прекратились.
Мама еще волновалась, не передастся ли болезнь сыну (то есть тебе). Но это приобретённая, а не генетическая эпилепсия.
Я узнал об этом уже сильно после свадьбы. Да и фамилию свою мама скрывала. Помню, как возле Ленинки, куда мы ходили с ней срисовывать герб Аражъ, я выхватил у ней студенческий и всё узнал.
2. Из запомнившихся мне песенок деда - "Уймитесь, волнения страсти,...", которую он пел, направляясь в сортир.
4. Дед воспитывался поначалу в детском доме, по выходе из которого ему была присобачена фамилия Музыков.
5. По легенде семья Фрейдзонов некое время жила с того, что бабушка относила на рынок "остатки прежней роскоши". А особо компрометирущие документы в разгул НКВДшных чисток отнесла в платочке к Москве-реке, где и утопила.