Он достал бумажник, медленно пересчитал деньги, вздохнул. Долго разглядывал эту мраморную скалу - неведомого недруга - новую кровать. Потом, поникнув плечами, покрепче стиснул деньги и вошел в магазин.
- Мария!
Он пробежал лестницу, разом перескакивая через две ступеньки. Было девять часов вечера. Сегодня ему удалось отпроситься с половины сверхурочных часов. Улыбаясь, он ворвался в квартиру.
Никого.
- Эх! - сказал он разочарованно и положил квитанцию на комод, чтобы Мария сразу, как только войдет, увидела ее. В те редкие вечера, когда он работал допоздна, она навещала кого-нибудь из соседей снизу.
"Пойду найду ее, - подумал он. Потом остановился. - Нет. Я подожду ее и скажу об этом с глазу на глаз".
Он сел на старую кровать.
- Старая кровать, - сказал он, - прощай. Прости меня.
Он взволнованно тронул бронзовых львов. Встал, походил из угла в угол. "Входи, Мария!" Он представил, как она обрадуется.
Он ожидал, что услышит ее быстрый бег по ступенькам, но с лестницы донеслись неспешные, размеренные шаги. "Нет, это не моя Мария, - подумал он, - она ходит не так".
Дверная ручка повернулась.
- Мария.
- Ты уже дома! - она счастливо улыбнулась ему.
Может быть, она уже догадалась? Может быть, это у него на лице написано?
- Я была внизу, у соседок! - воскликнула она. - Надо было всем рассказать!
- Всем рассказать?
- Доктор! Я ходила к доктору!
- Доктор? - спросил он недоуменно. - Ну и?
- И, Папа, и...
- Ты сказала... Папа?
- Папа, Папа, Папа, Папа!
- Ох, - сказал он нежно, - то-то ты так осторожно шла по лестнице.
Он обнял ее, но не слишком сильно, расцеловал в обе щеки, закрыл глаза и завопил. Потом будил соседей и все им рассказывал, снова будил и снова рассказывал. И было немного вина и осторожный вальс, и объятия, и трепет, и поцелуи в брови, веки, нос, губы, виски, уши, волосы, подбородок - в потом наступила полночь.
- Это чудо, - шептал он.
Они были одни в своей квартире, еще не остывшей от недавнего нашествия, смеха и разговоров. И теперь они снова были одни.
Выключая свет, он увидал на комоде квитанцию. Ошеломленный, он попытался придумать, как бы поднести ей этот сюрприз.
Мария сидела в темноте на кровати, зачарованная чудом. Она странно двигала руками, то разводя их в стороны, то снова медленно смыкая ладони, словно марионетка, словно плыла в теплой полночной воде. И вот, наконец, очень осторожно, она легла.
- Мария, я должен кое-что сказать тебе.
- Да? - слабо донеслось от нее.
- Теперь, когда это случилось с тобой, - он сжал ее ладонь, - тебе понадобятся удобства, отдых, новая красивая кровать.
Она не вскрикнула счастливо, не повернулась к нему, не обняла. Она молчала, думала о чем-то и молчала.
Волей-неволей ему пришлось продолжать:
- Наша кровать - ни что иное, как каллиопа.
- Это наша кровать, - сказала она.
- Под нами спит верблюд.
- Нет, - тихо сказала она. - С нее в мир сойдут офицеры - их хватит на три армии, - две балерины, знаменитый адвокат, высоченный полисмен, семь глубоких басов, альтов и сопрано.
Он покосился на квитанцию - она все же лежала на комоде, потрогал под собой изношенную обивку. Пружины легко приняли все его члены, каждый усталый мускул, каждую ноющую кость.
Он вздохнул.
- Я никогда с тобой не спорю, малышка.
- Мама, - поправила она.
- Мама, - сказал он.
Потом они закрыли глаза, натянули одеяла до самых подбородков и долго лежали в темноте под огромным фонтаном, под взглядами конклава свирепых бронзовых львов, янтарных козерогов и смеющихся горгулий. Он прислушался. И услыхал ее. Сначала она звучала далеко-далеко, неуверенно, но он вслушивался, и она становилась все яснее и яснее.
Мария тихо завела руку за голову и ее пальцы начали свой танец на поблескивающих струнах арфы, на органе старой кровати. Это была... да, конечно же - "Санта Лючия!"
Губы его напевали, мелодия слилась с горячим дыханием.
"Са-ан-та-а Лю-чи-я! Санта Лючия!"
Это было прекрасно и небывало.