– Он, значит, себя элитой считал… Мужчина. Кормилец. А оказался полностью в вашей власти. Думаю, это тяжело.
– Лучше спросите, каково мне было!
Он отозвался с сочувствием:
– Догадываюсь. Марьяна, скажите: что самое неприятное, когда за лежачим ухаживаешь?
– Подгузник менять. – Поморщилась она.
– А где вы хранили их?
– Тут, в ящике. – Женщина показала на выдвижную часть книжного шкафа.
Мебель дорогая, темного дерева. Савва, словно между делом, спросил:
– Что раньше тут держали?
– Ну, это мужнин был. Всякая мелочь. Карты игральные. Нарды. Бинокль.
– Понятно.
Он сел в инвалидное кресло, легко разобрался с управлением, подкатил к шкафу и спросил:
– Технически ваш муж мог его выдвинуть?
– Думаю, да.
– Давайте вместе осмотрим, – позвал он.
Выдвинули ящик, тщательно перебрали все оставшиеся подгузники, заглянули в проемы и щели. Пусто.
– Все равно что на дне морском искать, – в отчаянии вздохнула Марьяна.
– Не скажите. Он не спрятать хотел, а какое-то послание вам оставить. Символическое. Мы просто пока не можем понять, какое.
– Естественно, вы не понимаете, – сказала она язвительно, – он, конечно, после инсульта с придурью стал, но не настолько тупой, чтобы ключ от сейфа в подгузники пихать.
– Хорошо, – легко согласился Савва. – О чем ваш муж больше всего переживал, когда оказался заперт в комнате?
– Что путешествовать больше не может, – вздохнула Марьяна. – Все мечтал: хоть куда-то, хоть как. Думали за границу выбраться, в безбарьерную среду, но тут ковид, как назло.
– А когда путешествовали, сувениры из поездок привозили?
– А то! В гостиной, целый шкаф.
– В этой комнате ничего нет?
– Фотки только. Во втором ящике.
Она достала один из альбомов, пролистала, показала пустую страничку.
– Отсюда и взял. Тут мы с Раулем были.
– В ящике только альбомы?
– Господи, да смотри сам! Сыщик, блин, доморощенный. Тычется – то туда, то сюда!
– Могу уйти.
– Куда ты пойдешь – если я даже за гроб заплатить не могу?
Савва осторожно извлек альбомы. Просматривать не стал – разместил кипой на полу и спросил:
– А что за шкатулка здесь?
– Так. Разная дрянь.
– Я открою?
– Да пожалуйста.
Похоронный агент снова уселся в инвалидное кресло, положил на колени древний, чуть ли не девятнадцатого века, ящичек с резной крышкой и извлек из него зеркальные солнечные очки – ветхие, все в царапинах.
Марьяна прокомментировала:
– Это его первые. Импортные. У спекулянтов покупал за какие-то бешеные советские деньги. Еще когда в институте учился.
– Символы эпохи, значит, хранил…
– Чего?
– А это? – Савва взвесил в руках самодельный, потемневший от времени портсигар.
– От деда его рухлядь. Тот, что ли, политзаключенным был, сам сделал в каком-то ГУЛАГе.
Следом Савва извлек тоже старенький, исцарапанный стеклянный шар. Внутри – Эйфелева башня, елочка. Встряхнешь – белые хлопья кружатся, словно снежинки.
Лицо Марьяны разгладилась:
– Это я ему подарила. В первой нашей поездке. В Париж. Давно было, еще при динозаврах, в девяносто восьмом. Мы только поженились, а тут кризис, у мужа все сбережения в ГКО заморозились, бизнес подвис, но я все равно упросила, хоть в двух звездах. Он упрямился, но поехал. И весело получилось, хотя реально копейки считали. Вина дешевого купим, багет горячий. Пьем – и целуемся. А этот шарик дурацкий он на Монмартре увидел, все разглядывал, переворачивал, снег туда-сюда гонял – так понравилось ему. Но не купил: целых сто франков, дорого казалось. Но я в день отъезда пораньше встала, сгоняла, за свои карманные взяла и уже в самолете ему вручила. Довольный был!
– А этот шарик разбирается? – подобрался Савва.
– Только попробуй! – побагровела Марьяна. – Хватит уже мне тут все ломать!
Но он резко дернул верхнюю часть, снежинки разлетелись по комнате, вдова вскрикнула… А на плиточный пол с громким звоном выпал ключ.
– Боже! Тот самый! От сейфа! – завопила вдова.
Савва вернулся домой за полночь, но обе его девочки не спали.
Леночка встретила в коридоре, лицо суровое. Металлическим голосом спросила:
– Тебе сразу чемоданчик собрать? Или попробуешь оправдаться?
– Не в чем мне оправдываться. Был на работе. Сложный клиент. Только что закончили.
Она подошла поближе, повела носом, скривилась:
– Антонио Бандерас! Electric seduction! Мускус и пачули. Боже, какая пошлость!
– Я бы на твоем месте радовался. Не самый плохой запах, учитывая специфику моей работы.
Лена приблизилась, встала на цыпочки, взяла его за подбородок и зловеще сказала: