— Это тебе ступенька, дедушка!
Старик становится на ведро, неожиданно легко выходит из ямы и отходит от неё подальше.
— Пока яма сохнет, — рассуждает он, — дел нам хватит.
Дедушка и мальчик собирают в саду сухие ветки, листья, стебли, складывают в сторонке. Спичкой, не с первого раза, дедушка зажигает всё это. Костёр потрескивает, шипит, пахнет карагачем и яблоками. В безветрии дым молочным столбом поднимается в небо и, не найдя облаков, тает.
— Дедушка! — вспоминает Нурлан. — А что было раньше?
Палкой старик ворочает в костре и говорит:
— Раньше? Раньше я любил девушку…
— Красивую?
— Ооо! Это было очень давно. Тогда не было самолётов и автомашин. Все ездили верхом на лошадях: начальники и не начальники, старики и молодые люди.
— Все умели ездить верхом?
— Ещё как! Лучше всех ездила девушка, которую я любил. Шибко любил! Она была очень лёгкая, и лошадь несла её быстрее, чем ветер несёт листочек карагача. Сколько женихов догоняли её и не могли догнать. Если жених не догнал невесту, свадьбы не видать.
— А ты?
— Я — догнал.
— Ты был самый лучший джигит, дедушка! — радуется Нурлан.
— Я был никудышный джигит, сынок. — Старик улыбается от воспоминаний, от беседы, оттого что день сегодня — истинное загляденье. — Резвых скакунов я боялся как огня и ездил на смирной кобыле. Девушка это знала и поехала очень тихо, чтобы я догнал её, поцеловал и взял в жёны. После она сама мне сказала: «Я насилу удержала лошадь, чтобы ты догнал меня. Лошадь не поймёт — что случилось с хозяйкой? Случилось то, что я полюбила тебя, джигит. Только и всего». Очень красивая и умная девушка!
— Где она сейчас? — загорается Нурлан. — Вот бы посмотреть на неё!
Старик не отвечает, палкой сгребает жар в серёдку кострища и в жарнике, как в золотом зеркале, видит своё, далёкое.
— Ты очень многого хочешь, сынок, — выговаривает он без укора.
Налетает ветер, несильный, тёплый, волчком раскручивает костёр и тут же успокаивается.
Нурлан бежит проверять яму, высохла ли, и, вернувшись, приносит весть:
— Сухая совсем!
Вдоль стен дедушка втыкает таловые прутья, оплетает их осокой, отчего в саду поселяется запах реки или озера, навсегда летний и тревожный. Дно ямы Нурлан выстилает смородинным листом.
— Толще, толще стели, — советует дедушка. — Яблоки любят спать на перине.
Яма мелеет и становится похожей на гнездо, где живёт большая и вещая птица. Птицу эту никто не видит; известно только: на кого упадёт тень её крыльев, тот навеки становится счастливым.
Бережно перестилая соломой, старик и мальчик укладывают яблоки: шафрановые, бордовые, а то и совсем красные. На некоторых от спелости и избытка здоровья выступил сок.
Дедушка застилает яму соломой, закрывает досками, глиной, легонько трамбует её и оглаживает, а по краям роет водоотводные канавки. Теперь хранилище смотрится добрым домом с двухскатной крышей. Мороз не доберётся, дождь не промочит, град не просечёт.
— Перезимуют яблоки, — обещает дедушка. — Под Новый год мы их отведаем и гостей позовём.
В степи быстро смеркается.
Звёзд ещё нет, а в небесных сумерках, высекая искры, летит самолёт или спутник. Старик отзывается о нём с одобрением:
— Гагарин полетел.
Из степи наплывают голоса тракторов, и в их разговоре Нурлан выделяет трактор отца и трактор матери. Родители поднимают последний клин зяби и завтра-послезавтра круглые сутки будут дома.
Благословенно это время — погожая осень!..
Урожай убран. Можно отдышаться, оглядеться и, дрогнув сердцем, обнаружить: пока ты был в поле, сын вытянулся, а жена стала ещё красивее.
Правда, и сын, и жена всю страду были около тебя, но отдохнувшими глазами ты их увидел только сейчас, когда страда позади и земля отдыхает.
Дыхание земли чистое, ровное. В её облике та несмертельная, кроткая усталость, которая манит подойти к ней на цыпочках, близко заглянуть в лицо и, не потревожив сон, сказать:
— Это я, мама. Отдохни.
