Сосед тогда произнес с пронзительной горечью в голосе:
- Это Мотька вместо меня на тот свет ушел. Всю мою боль взял с собой.
Так и Джулька: она ясно почувствовала боль, хворь хозяйки, вывернула голову, носом ткнулась ей в щеку, преданно и тревожно лизнула в лицо.
- Ах ты, Джулька, Джулька, - тихо и благодарно пробормотала Ольга Федоровна, - Джулечка...
Кряхтя, поднялась, подобрала с земли сумки с грибами и поковыляла к зеленому, давно не ремонтированному строению станции, около которого в скверике одиноко стоял закапанный краской Ильич с сиротливо вытянутой рукой, будто чего-то хотел попросить.
На перроне темнели три или четыре угрюмые фигуры грибников - таких же добытчиков осенних опят, как и Ольга Федоровна с Джулькой, - дачный сезон кончался, лето уступало место осени и люди перестали ездить за город...
Вскоре Ольгу Федоровну положили в больницу. Поехала она туда сама, на трамвае, в сопровождении своей старшей сестры, Ирины Федоровны, - такой же мягкой, улыбчивой женщины, когда-то преподававшей в школе немецкий язык и за пятьдесят лет безупречной работы награжденной самым значимым в Советском Союзе орденом.
В палату Ирину Федоровну не пустили, она попрощалась с сестрой у входа в отделение - замусоренное, темное, пропитанное болью и духом тлена, приложила платок к глазам, попросила:
- Ты давай, Оль, побыстрее отсюда выбирайся!
- Постараюсь, - печально улыбнулась в ответ Ольга Федоровна. - У меня к тебе просьба: не забывай Джульку, ладно? Она собака умная, все понимает, временами вообще кажется, что у неё мозги и душа человека. Корми её, ладно?
- О Джульке не беспокойся, - проговорила Ирина Федоровна и, понимая, что творится внутри у сестры, какая там сейчас печаль, темень и слезная сырость, успокоила: - За Джулькой я присмотрю. - И добавила: - Как за самой собой.
Ирина Федоровна никогда никого не обманывала, просто не умела и, если что-то обещала, обещание обязательно выполняла.
Вечером, сразу же после больницы, она приехала на квартиру к Ольге Федоровне. Джулька поднялась со своего старого пуфика, подошла к ней, печально вильнула хвостом и опустила голову. Ирина Федоровна присела на корточки, хотела что-то сказать, но комок закупорил горло, на глаза навернулись слезы, и она лишь потрепала Джульку по загривку.
Ком в горле ширился, рос, шевелился, будто живой, Ирина Федоровна немо мотала головой и ничего не могла вымолвить. Из больницы, из отделения, куда попала Ольга Федоровна, пациенты обычно не возвращались.
Потом, отдышавшись немного, она прошла на кухню, опустилась на стул и долго сидела в каком-то странном онемении, понимая и не понимая, что с ней происходит. Джулька, также в печальном онемении, стояла напротив и смотрела на гостью.
- Ах, Джулечка! - наконец очнувшись, произнесла Ирина Федоровна, притянула собаку к себе.
Джулька не сопротивлялась, лишь подняла заплаканную морду и лизнула Ирину Федоровну в щеку.
- Поехали, Джулька, ко мне домой, - пригласила её Ирина Федоровна, вдвоем нам лучше будет. А? Станем вдвоем жить-поживать да хозяйку твою ожидать. - В голосе её послышалось что-то хлюпающее, сырое, но Ирина Федоровна этого не заметила, продолжала уговаривать: - Пока не вернется хозяйка. А вернется - заберет тебя. А, Джулька? - В тоне Ирины Федоровны появились заискивающие нотки. - Поехали, Джуленька!
Джулька молчала. Лишь отвела влажный горький взгляд в сторону: она не могла покинуть квартиру. Здесь пахло хозяйкой.
- Джулька, не будь противной, не упрямься, - попросила Ирина Федоровна, но Джулька, будто понимая человеческую речь, отрицательно мотнула головой.
- Ну, Джулька!
В ответ Джулька вновь отрицательно мотнула головой.
Ирина Федоровна тяжело опустила руки на колени - было ясно, что Джулька никогда отсюда не уйдет - она будет оберегать квартиру до прихода хозяйки, стеречь не только вещи, но и сам дух Ольги Федоровны - живой дух, которым пропитались стены, мебель, кухня, портьеры, полотенца - все. Поэтому она будет ждать, будет тосковать, голодать и умирать, но квартиру не бросит.
- Ну и упрямая же ты, - проговорила Ирина Федоровна, поднимаясь с кухонной табуретки. - Ладно, пойдем, я хоть тебя на улицу выведу.
Джулька охотно вышла с Ириной Федоровной на улицу, но, сделав свои дела, стремительно ринулась к подъезду, не то хозяйка вернется домой, а её, верной сторожихи, в квартире не окажется. Нехорошо.
- Ах, Джулька, Джулька! - вздохнула Ирина Федоровна и, понурившись, пошла к подъезду.
Джулька виновато взглянула на нее, поморгала как-то по-девчоночьи незащищено, словно прося её извинить.
Войдя в квартиру, она привычно обежала её, сунулась в один угол, потом в другой, заскулила - углы пахли хозяйкой, этот родной запах она никогда не спутает ни с каким другим, запах тревожно толкнулся в сердце, выжал на глазах слезы, Джулька горестно помотала головой и кинулась к двери. Застыла возле неё немо.
- Ладно, Джулька, - понимая, что собака не подчинится ей, сказала Ирина Федоровна, засуетилась, гремя какими-то жестянками, засунутыми в холодильник. - Я тебе оставлю кое-какую еду - хлеба, картошки и воды в миске. До утра продержишься. А утром я приду, принесу что-нибудь. Держись! - Она потрепала Джульку по лохматой морде и ушла домой.
Ирина Федоровна ехала к себе на трамвае и размышляла о том, какие силы держат собаку подле человека? Ведь столько издевательств, сколько приняла собака от человека, не принял никто, ни одно животное. По идее собака должна была давно сбежать от двуногого "царя природы", стать его заклятым врагом, но собака не сбежала и врагом не стала. Вот загадка! И до сих пор собака держится подле "царя", не уходит.
В чем дело? Нет на этот вопрос ответа.
А уж если эту собаку малость обогреть да приласкать, так псина будет верна человеку по гроб, вот ведь как. Ирина Федоровна украдкой, боясь, что её в трамвае кто-нибудь услышит, вздохнула. Растерла морось на стекле, вгляделась в туманную улицу, по которой трамвай едва катился, - узкая, со старыми постройками улица была забита машинами, пространство её ещё более сузили бетонированные площадки перед банками, богатыми конторами, офисами. На площадках этих стояли задом к улице, вытянувшись во всю длину, будто отдыхающие животные, "мерседесы". "Мерседесы" были припаркованы и слева и справа, улица из-за них обузилась в два раза, машины, тесно прижавшись друг к другу, двигались едва-едва, трамвай настырно трещал звонком, угрожающе звякал железными сочленениями, требуя, чтобы его пропустили - у машин, дескать, своя дорога, а у трамвая своя, - но на это усталое звяканье никто не обращал внимания. Водители и пассажиры со скучным видом разглядывали вывески банков.
"Удивительная страна - Россия, - думала Ирина Федоровна, - денег нет, а банки на каждом шагу. Банк на банке сидит и банком погоняет. Изобретателен наш народ - выдумал Министерство культуры при полном упадке культуры, Министерство образования, при том что образованные люди никому не нужны. Сейчас даже тот, кто и расписаться-то не умеет, может предъявить красный диплом хоть МГУ, купленный по дешевке на рынке у Киевского вокзала. Сколько модных заморских словечек: эксклюзив, брокер, консенсус, дилер, секвестр. И ладно бы только словечки, но за всем этим стоит нечто большее, чем оккупация языка... Похоже, что американцы всерьез нацелились прибрать к рукам нашу территорию, наши ископаемые и теперь приучают обывателя к тому, что в будущем он станет общаться со своими хозяевами на их родном языке языке "скрипучей кожи"... Действительно, не учить же дяде Сэму русский... Он до этого никогда не снизойдет".
В мокром затуманенном окне Ирина Федоровна увидела жалкую лохматую собачонку, стоявшую на скользком асфальте. Собачонке было холодно, она поднимала то одну, то другую лапу, обреченно поглядывала на людей. Глаза у неё были несчастные, будто у бездомного человека. Ирина Федоровна даже приподнялась на сиденье, чтобы получше рассмотреть собачонку, но трамвай заскрежетал колесами на крутом повороте, вагон завалило набок, Ирина Федоровна не удержалась и носом припечаталась к стеклу.