– А притащился, как ты выразилась, я к тебе вот зачем, – невозмутимо продолжил Руденко. – Постарайся вспомнить, не говорила ли тебе чего Оксана Санталова? Я имею в виду, – добавил он, – чего-нибудь такого, что могло бы нас вывести на след?
– На чей след, Сема? – Яна поставила джезву на огонь и принялась помешивать содержимое, не глядя на Руденко.
– Да на след этой гребаной проститутки, – раздраженный Яниным непониманием, лейтенант снова повысил голос.
– Ну, во-первых, еще не факт, что убийство совершила именно Настя, – Яна следила как поднимается в джезве золотисто-коричневая пена. – Как, ты сказал, ее фамилия? Парамонова?
– Парамонова, Парамонова, – подтвердил Три Семерки, – а во-вторых что?
– Во-вторых, – Милославская разлила кофе по чашками и одну протянула лейтенанту, – думаю, стоит попробовать съездить к ней домой.
– Ох ты, какая умная, – съязвил Руденко, принимая изящную фарфоровую чашечку, – были уже у нее дома. Только нету там никого.
– Соседей не расспрашивали? – Яна проскользнула со своей чашкой мимо Руденко, все еще стоявшего в проходе.
– Слушай, Яна Борисовна, – лейтенант снова перешел на более официальный тон, устроившись в своем кресле, – я свою работу знаю. Не пытайся меня контролировать. То, что требовалось от нас, мы сделали. Никто Анастасию Парамонову не видел дома со вчерашнего утра, вернее, с обеда, когда она вышла из своей квартиры. Это только лишний раз подтверждает ее виновность. – Ты лучше вспомни, о чем тебе рассказывала Санталова? Может, упоминала какие-то имена или адреса? Меня интересует абсолютно все. Уверен, если ты постараешься – обязательно что-нибудь вспомнишь.
– Господи, Семеныч, – Милославская смаковала горячий кофе – пила его мелкими глотками, пытаясь не обращать внимания на надоедливого посетителя, – ну сам подумай, какие имена? О чем ты говоришь? Разве люди приходят ко мне, чтобы рассказывать про кого-то? Они хотят слушать о себе и только о себе. Да и не нужны мне никакие имена.
– А все-таки? – не отставал Три Семерки.
– Беспредметный разговор, – скептически улыбнулась Яна, – могу только на картах раскинуть, а так…
– Эхе-хе, – Руденко почесал затылок, – ну, раскинь…
Он выжидательно смотрел на Милославскую.
– Вообще-то я на сегодня запланировала выходной, – лукаво улыбнулась Яна, – да и не веришь ты в мои карты.
– Так вот с ходу не могу сказать, что не верю. Я ж не первый день тебя знаю, – Руденко отхлебнул кофе.
Этой уклончивой фразой Руденко желал замаскировать то ощущение растерянности, которое всякий раз возникало у него, когда Янино гадание подтверждалось жизненными реалиями. Полностью согласиться с Милославской он не мог, иначе был бы вынужден признать существование «заоблачных сфер», как именовал он обиталище Духа, и плюс еще расписаться в собственной некомпетентности. Их отношения с Яной развивались в русле насмешливого недоверия, редких компромиссов и дружеского зубоскальства. Руденко как бы исподволь соглашался с пророчествами Яны, требуя непременно жизненной проверки «всех этих бредней», как в первый год их знакомства именовал он практику экстрасенса. Яна в общении с Руденко усвоила терпеливо-ироничный тон и сохраняла ему верность на протяжении всего времени, в течение которого была знакома с лейтенантом.
– Ладно, попробую, – Яна допила кофе и, встав, прошла за занавес, где у нее находилась «творческая лаборатория».
Там было много интересного. Сувениры, значение которых были открыты лишь хозяйке, соседствовали с ценными книгами по философии, теософии, астрологии, магии, мензурками с дорогими маслами и экстрактами редких растений, китайскими веерами и картинами. На небольшом, покрытом черным лаком столике возвышалась копия роденовской скульптуры – две переплетенные руки. Этот символ отображал практикуемую несколько лет назад Яной методику – она снимала напряжение и «отводила» болезнь руками. Теперь она использовала карты, изобретенные ею самой. Они помогали ей настроиться на восприятие энергии, образного ряда, эмоционального настроя клиента, помогали порой увидеть находящийся на расстоянии объект. Она рисовала карты, с каждым штрихом приближаясь к той черте, за которой карта начинала «работать». Прорыв к этой черте и выход за нее означали все возрастающее умение сконцентрировать свою внутреннюю энергию на достижении поставленной цели.
В то время, как одни карты функционировали в обычном, так сказать, рабочем режиме, другие еще только творились, с каждым рисунком, деталью, линией, обращением к ним принимая все более четкие очертания, все более яркий узор, все более сильную энергетику. Они «оттачивались», подобно инструментам в руках мастера. Это творчество вполне могло выдержать сравнение с работой художника, день за днем наносящим на полотно серию мазков, пока холст не засияет во всю свою выразительную мощь. Сотни расчетов, прикидок, усилий, попыток…
Яна достала с полки колоду и вернулась в зал. Она застала Руденко за разглядыванием статуэтки китайской богини мудрости, стоявшей на книжной полке меж двумя толстыми, изборожденными иероглифами декоративными свечами. Он со смесью восхищения и крестьянского недоверия крутил в руках раскрашенную в тонкие пастельные тона фигурку.
– Что-то я раньше у тебя этой девчонки не видел, – улыбнулся он.
– Привезла из Парижа, – Милославская села на свое место, – я смотрю, она так тебя заинтересовала, что ты даже забыл кофе допить, – пошутила она. – Это керамика, покрытая эмалью. Воспроизводит статуэтку, относящуюся ко времени династии Тан.
– Чего? – поднял глаза Руденко. – А-а, – многозначительно протянул он, не желая выставлять себя необразованным простофилей. – Тан, говоришь?
Он поставил сувенир на полку и сел в кресло. Милославская положила колоду карт на столик.
– Постарайся быть кратким, – с легкой усмешкой сказала она, зная о часто посещавшем Руденко косноязычии. – Что ты хочешь узнать?
Руденко с сосредоточенным видом почесал в затылке. Потом потер подбородок, прошелся широкой ладонью по усам и заговорил, смущенно и доверительно понизив голос:
– Прежде всего я хочу выяснить, где сейчас находится эта Настасья, едрит ее налево…
– Понятно, – усмехнулась Милославская, доставая карту «Взгляд сквозь пространство».
Она накрыла своей сверхчувствительной ладонью глянцевый картонный прямоугольник, почти физически ощущая, как глубокие трещины во льду, изображенные на рисунке, жгут кожу. Она закрыла глаза, и озадаченная физиономия Руденко поплыла розовым облаком за горизонт, пока не исчезла, растворившись в сизом клубящемся тумане. Рваные края мглистых хлопьев начали вытягиваться в серые нити, оплетающие черное сквозное пространство. Постепенно они истончились до такой степени, что превратились в едва уловимую для взгляда паутину. И вот под ней стали проступать контуры иного топоса. Яна запрокинула голову, подчиняясь магнетизму новой яви, открывшейся перед ней и словно требующей иного положения для ее мгновенно побледневшего лица.
Сначала она увидела дымное кольцо холмов с темными искривленными силуэтами. Она поняла, что это деревья. Потом ее очам явилось черное пятно. Оно медленно наплывало, пока не «материализовалось» и не приняло очертаний дома. Яна сделала внутренне усилие и рассмотрела, что дом деревянный, одноэтажный, немного покосившийся, словно врытый в подтаявший снег. Безлюдный двор с двумя аккуратными белыми прямоугольниками – Яна «узнала» в них огород – производил унылое впечатление. Тропинки не было. В снегу темнели следы.
Яну словно кто-то вел за дом, она погружала ноги в глубокие овалы, проторенные в снегу, и шла, огибая стены строения. Снег не хрустел, он был мокрым, в синих рытвинах хлюпала вода. Она дошла до угла и остановилась, чувствуя неимоверную усталость. Ноги ее точно увязли в строительном растворе. Он быстро схватывался, не оставляя возможности двинуться дальше. Яна оперлась на какой-то выступ, тяжело согнувшись и глядя в землю. Потом повернула голову – вдалеке теснились дачи. Она почувствовала страшную резь в глазах, головокружние и тошноту. Колени дрожали, по спине струился пот. Вскоре перед глазами повис темный непроницаемый полог.