Они шли через какой-то лес, потому что в деревню, где им удалось раздобыть себе ночлег, заявились немцы. Немцы бежали с севера, откуда их прогнали, черт знает, куда направляясь теперь. Рей давно потеряла хоть какое-то зыбкое понимание того, где находится – мечтать о такой роскоши, как карта – не было смысла. Она вроде как запоминала названия поселков, которые им приходилось оставлять, но не всегда была уверена в том, что правильно разобрала их из-за местных диалектов. В любом случае, главным сейчас было только одно – держаться подальше от вооруженных стычек, потому что у них с Кайдел в арсенале были только подобранные в перелесках палки. Была, конечно, еще нечеловеческая сила Рей, но организм ее сильно ослаб после родов, да и демонстрировать свои навыки перед Кайдел ей не хотелось. Они не говорили о том, что произошло в Гюрсе. У них вообще было огромное количество вещей, о которых лучше было помалкивать друг с другом. В основном все их беседы сводились к решению бытовых вопросов, продумыванию дальнейшего маршрута и наблюдениям об окружающем мире.
В рваных ботинках противно хлюпало, потому что земля в лесу была влажной, местами пучки травы чередовались с заболоченными участками. Туман пробирался под одежду, заставляя кожу покрываться мурашками. Еды не было, только фляжка с какой-то горючей дрянью, которую Кайдел сняла с пояса мертвого нациста, попавшегося им по пути. Рей чуть не вывернуло, пока на ее глазах подруга рылась в противно чавкающем, пролежавшем здесь не менее месяце размякшем трупе. И все ради чего? Даже жажду этой отравой не утолить. А Кайдел все копошилась и копошилась внутри, словно надругательство над останками хоть немного могло утолить ее жажду мести.
Стемнело очень резко и тут же стало еще холоднее. Продолжать путь по смертельным топям в плохих условиях видимости было самоубийством. А они вроде как планировали все-таки добраться до Парижа живыми.
Кайдел злилась, ей не хотелось ночевать в лесу. Рей, как обычно, затолкала подольше все свое недовольство судьбой и стала предпринимать хоть что-то, полезное для выживания: собрала какой-то хворост, правда, насквозь сырой; отыскала полянку со следами старого костра. Здесь было хоть немного суше. Только спичек у них не было, так что все ее труды оказались напрасными.
Кайдел плюхнулась на землю и вытащила из складок одежды фляжку, задумчиво покрутила ее в руках и, судя по жесту, собиралась швырнуть куда-то в темноту, но передумала. Вместо этого она поднесла свою добычу к губам и сделала несколько глотков, сморщившись от того, каким мерзким на вкус оказалось с трудом добытое пойло.
- Егер сраный, - проворчала она и посетовала, - не отказалась бы сейчас от бокала хорошего виски.
- У камина? – грустно откликнулась Рей, пристраиваясь рядом с подругой. Так они хоть немного могли согреть друг друга, хотя смысла в этом было мало. Весна оказалась жестокой и холодной. Ночью им точно настанет конец, если…
Рей грустно покосилась в сторону костра. Конечно, она помнила, как Кайло тогда заставил пламя в разбитой керосиновой лампе разгореться ярче. Но она понятия не имела каким образом это делается. И опять же… как объяснить это подруге, если у нее все-таки получится?
- Да, - Кайдел блаженно прикрыла глаза, погружаясь в приятные мысли о далеком прошлом и забытом домашнем уюте, - в теплых носочках, а лучше еще с пледом из шерсти альпаки… ох, прости, ты наверное не знаешь, что это…
Рей беззаботно махнула рукой, потому что отсутствие образования было самой последней вещью, которая беспокоила ее сейчас.
- Альпаки очень симпатичные, - продолжила Кайдел, - отец зачем-то купил несколько, когда у него была ферма и я кормила их морковкой. Блядь, да я бы и сама от морковки не отказалась! – она тяжело вздохнула.
Рей инстинктивно обняла рукой живот, и ей стало чрезвычайно тоскливо, ведь он стал снова совсем плоским и впалым из-за постоянного голода. Она до сих пор по ночам просыпалась в поту и слезах, вслушиваясь в окружающие звуки в надежде услышать детский плач. Кайдел была права – так лучше. Ребенок бы попросту не выжил той жизнью, которую им приходилось вести.
На лес опустилась ночь – холодная и промозглая, стало совсем темно, так, что Рей даже ног своих видеть не могла, а от Кайдел ей остался только тусклый профиль, утопавший в окружающем мраке. Лес был мертвым, безмолвным, выжженным войной, а оттого опасным. Намного легче было бы услышать хотя бы пение птиц, чем его звенящую тишину. Кайдел тоже напряглась, она зашуршала одеждой, вставая, и вооружилась своей палкой. Отошла на несколько шагов, силясь что-то разглядеть в кромешной темноте.
Когда она вернулась, огонь уже горел. Рей не знала, как ей это удалось, но устоять перед искушением было сложно. Теперь она тянула к языкам пламени замершие пальцы, разглядывая забившуюся под ногти грязь.
- Нашла спичку в кармане, - наврала она, уловив встревоженный взгляд подруги. Кайдел не выглядела довольной, но расспрашивать не стала. Сейчас имел значение только тот зыбкий шанс на выживание, который подарил им этот костер. Американка отхлебнула из фляжки и протянула Рей. Отказываться смысла не было.
- Теперь то мне можно… - прошептала она, поперхнувшись горьким пойлом вместе с комком слез, свернувшимся в горле. Кайдел погладила ее по руке.
- Ты все еще… скорбишь? – спросила она. Рей не хотелось говорить, но даже капля алкоголя сейчас способна была развязать ей язык, но, к несчастью, не тот тугой узел боли, что свернулся в груди.
- Да… - с трудом выдавила она, - я все думаю о нем… или о ней… это был мальчик или девочка?
- Мальчик, - сдалась Кайдел и строго сказала, - но Рей… неужели ты забыла, что отец этого ребенка был чудовищем? Когда война закончится, ты выйдешь замуж, у тебя будет другая семья… Обязательно… Ради этого мы должны выжить!
- Прекрати, - перебила Рей и обессилено разжала пальцы, если бы не проворность Кайдел, фляжка упала бы на траву, разлив остатки содержимого, - малыш же не был в этом виноват…
- Не будь дурой, - Кайдел жадно влила себе в рот щедрую порцию настойки и повысила голос, заставив подругу вздрогнуть, - ты бы серьезно смогла смотреть в эти глаза? Смогла бы любить ребенка, зачатого в насилии, а не в любви? А если бы в нем однажды проявилось гнилое начало его папаши…
Рей отвернулась в сторону и спрятала лицо в ладонях. Она почему-то думала о том, возможно ли человеку наплакать достаточно слез, чтобы утолить ими свою жажду. Обжигающее пойло мало спасало пересохшее после долгого пути горло и затыкало пустоту в желудке. Да и сколько еще слез ей нужно пролить, чтобы оплакать потерянного ребенка? И себя. И… Теперь-то можно было признаться себе в том, что несмотря на все произошедшее, ее сердце сжималось от мысли, что она больше никогда не почувствует на себе обожание темных как бездна глаз и жадного дыхания их обладателя на коже.
Он мертв. Она убила его. Сомнений быть не могло, иначе он давно бы уже нашел ее и вернул себе. И вместе с ним умерло все, что было между ними – плохое и хорошее. Но отчего-то память была избирательна, обесцветив причиненную Кайло боль, и остро подчеркнув моменты тихой нежности и гармонии. Кайдел ошибалась: этот ребенок все-таки был зачат в любви. Это дитя было прощальным подарком ее ручного Монстра. Самым прекрасным, что он мог дать ей.
Рей выхватила у Кайдел из рук фляжку и судорожно вылакала остатки. Легче не стало, только во рту теперь еще поселилась горько-сладкая обжигающая горечь. Вероятно, вид у нее был чрезвычайно жалкий.
- Рей, - попыталась привлечь ее внимание Кайдел. Она выглядела очень решительной и встревоженной. Когда Рей попыталась поймать ее взгляд, американка опустила глаза, - тебе станет легче, если я скажу, что ребенок не умер?
- Что?…
- Рей, просто послушай и попытайся понять, - сбивчиво забормотала подруга, - он не выжил бы с нами… мы не смогли бы о нем позаботиться… Я… - Кайдел сморгнула выступившие на глазах слезы и принялась судорожно тереть глаза ладонями, - я должна была его убить, это было бы правильно. Но я не смогла, даже зная чье это отродье… Я… должна была. Должна, - еще раз повторила она, срываясь на плач. Рей уже практически не слышала ее слов. Сердце оглушительно стучало, словно пыталось пробить хрупкую клетку из ребер, обтянутых тонкой от недоедания кожей.