Элуа велел жене достать бутылку пастиса, и скоро инспектор и закоренелый нарушитель закона пили, как старые добрые друзья. Впрочем, они и сами относились друг к другу довольно дружелюбно. Пишранд рассказал Великому Маспи все, что сам знал об убийстве Ланчано и вероятных мотивах преступления. Элуа слушал очень внимательно.
- А почему вы все это решили выложить мне? - спросил он, когда инспектор умолк.
- Да так, подумал, что вы могли бы мне подсобить.
- Осторожно, Пишранд! Нельзя же презирать меня до такой степени! Я вам не осведомитель! Вот рассержусь по-настоящему да и вышвырну вас вон, не погляжу, что инспектор полиции! Этак мы с вами в дым поссоримся... Если мой сынок сбился с пути, это вовсе не значит, что и я пойду следом!
Пишранд давно привык к гневным вспышкам Великого Маспи, и никакие угрозы его ничуть не трогали. Однако он сделал вид, будто смирился с неудачей.
- Ладно... забудем об этом!
- Вот-вот, лучше выпьем еще по маленькой.
Они снова чокнулись. Полицейский поставил пустой бокал на столик.
- А вы и вправду изменились, Элуа, - пробормотал он себе под нос. - Я не хотел верить, но теперь вижу: так оно и есть... И, если хотите знать мое мнение, это особенно грустно, когда вспомнишь, каким вы были прежде...
Маспи чуть не захлебнулся пастисом, а караулившая под дверью Селестина, услышав кашель, хрип и странное хлюпанье супруга, бросилась в комнату и стала энергично хлопать Элуа по спине, - за тридцать лет супружеской жизни она приобрела в этом плане достаточный опыт. Одновременно мадам Маспи с глубоким укором посмотрела на инспектора:
- Ну, зачем вы довели его до такого состояния?
- Но, дорогая моя Селестина, я даже не понимаю, что вдруг стряслось с Элуа!
Маспи, едва отдышавшись, отпихнул жену и вскочил, мстительно указывая пальцем на Пишранда.
- Ах, он не понимает? Ну, это уж слишком! Оскорбил меня в моем собственном доме, а теперь прикидывается простачком! Вы что, надеетесь, меня хватит удар?
- Да уверяю вас, Элуа...
- Врун! Самый настоящий врун!
- Но я же еще ничего не сказал...
- Значит, собрались соврать или нагородить целую кучу вранья, и я это предвидел! И, во-первых, чем же это я так изменился?
- Раньше вы не стали бы покрывать убийц.
- Так по-вашему, сейчас я...
- А то нет? Ваше молчание, ваш отказ сотрудничать - что это, как не пособничество убийце?
- Пособ... Селестина, убери от меня подальше все тяжелые предметы, а то...
Селестина попыталась успокоить мужа.
- Угомонись, Элуа... Тебе вредно так кричать!
- А вот захочу и буду кричать! Но, чтобы доставить тебе удовольствие... и из уважения к матери моих детей - ладно, я готов успокоиться... Правда, это стоит мне большого труда, но все же... А потому я спокойно - заметь, Селестина, совершенно спокойно! - прошу господина Пишранда немедленно убраться отсюда ко всем чертям!
Инспектор встал.
- Что ж, хорошо, я ухожу, Элуа... Теперь я понимаю, что мне не стоило идти на подобное унижение... Лучше бы я послушался вашего сына.
Селестина мигом проглотила наживку.
- А разве вы видите нашего мальчика?
- Еще бы! Ведь мы с ним коллеги, и, если хотите знать, мадам Селестина, парня ждет блестящая карьера... Кстати, он просил передать вам поцелуй и сказать, что он очень вас любит... Слышали бы вы, как Бруно говорит о своей маме!
Мадам Маспи разрыдалась.
- А что... такое... он говорит?
- Ну, например, как жаль, что в самом нежном возрасте вы встретили проходимца вроде вашего супруга... а отсюда и пошли все несчастья... Так я могу передать вам поцелуй Бруно, мадам Селестина?
Мадам Маспи молча бросилась на шею инспектору, и тот звонко чмокнул ее в обе щеки. Слегка удивляясь полному отсутствию реакции со стороны Элуа, полицейский и Селестина поглядели на хозяина дома. Великий Маспи напоминал статую командора. Скрестив на груди руки, он сурово взирал на жену и гостя. И столько оскорбленного достоинства, столько попранного чувства справедливости и незаслуженного горя выражали его поза и взгляд, что Селестина снова заплакала.
- Э... Э... Элуа... - пролепетала она.
- Ни слова больше, Селестина! После двадцати семи лет совместной жизни ты меня растоптала ногами! Ты плюнула на мою честь!
- Потому что я обняла месье Пишранда?
- Да, именно потому, что ты целовалась с этим субъектом!
Селестина улыбнулась сквозь слезы - так солнце вдруг проглядывает после дождя.
- Уж не ревнуешь ли ты часом, Элуа?
Раздраженный таким непониманием Маспи пожал плечами, а бедняжка Селестина начала простодушно оправдываться:
- Так это же чисто по-дружески, понимаешь? Надеюсь, ты не подумал ничего дурного, правда?
На сей раз Элуа не выдержал, и пусть обитатели улицы Лонг-дэ-Капюсэн не могли разобрать, что происходит в доме Маспи, однако прохожие, слыша раскаты гневного рыка главы семейства, невольно замедляли шаг и прислушивались.
- Ревную? Да ты только погляди на себя, дура несчастная! Ни дать ни взять скорпена*, целый год провалявшаяся на солнце!
______________
* Рыба довольно устрашающего вида. - Примеч. перев.
- О!
Селестина всегда верила каждому слову и восприняла заявление мужа буквально. От такого страшного удара бедняжка опустилась на стул, чувствуя, что ноги отказываются ей служить. Муж ее больше не любит! Теперь Селестина в этом не сомневалась. Дохлая рыба! По странной ассоциации мадам Маспи вспомнила, с кем ее сравнивал Элуа двадцать семь лет назад, когда приглашал погулять в Аллон и угощал нугой... Да, в те времена он называл ее соловьем! И такой грубый переход от одного представителя животного мира к другому стал для несчастной женщины символом ее падения в глазах супруга. Селестина так страдала, что даже не слышала обвинительной речи Элуа. Меж тем Великий Маспи, вновь обретя прежнюю боевую форму, голосил во всю силу легких:
- Мало того, что ты смеешь в моем присутствии расспрашивать этого типа о мальчишке, которого я проклял и выгнал из дому, нет, ты еще позволила себе в лице этого злосчастного полицейского передать поцелуй мерзавцу, ставшему позором нашей семьи! Негодяю, из-за которого я больше не выхожу на улицу, боясь, что на меня станут показывать пальцем и хихикать! И этот неблагодарный сын, это чудовище, рядом с которым самый закоренелый убийца сущий ягненок, не довольствуется тем, что так подло нас опозорил, а еще и позволяет себе оскорблять старика отца! Так, значит, по его мнению, я сделал тебя несчастной? Да не умей я владеть собой, сейчас же бы отправился к этому Бруно, плюнул бы ему в физиономию и придушил бы собственными руками!
На Пишранда пылкая речь Элуа не произвела никакого впечатления.
- К счастью, вы прекрасно владеете собой, - только и заметил он.
- Вот именно, месье Пишранд! Я не желаю стать убийцей того, кто когда-то был моим сыном!
- Не говоря уж о том, что вряд ли он позволил бы себя убить.
- Вы что, намекаете, будто он способен поднять руку на отца?
- И даже опустить!
Дикий вопль Великого Маспи вывел Селестину из оцепенения.
- Что тобой, Элуа?
- А то, что я предпочитаю умереть, чем стерпеть побои от родного сына! Все, решено, я умру!
Селестина, как всегда, тут же уверовала в слова мужа и, уже чувствуя себя вдовой, в свою очередь истошно закричала:
- Нет, не умирай, Элуа!
- Умру!
- Нет!
- Да!
Инспектор иронически наблюдал за этой сценой.
- Да не мешайте же ему умереть, коли так хочется, мадам Маспи, посоветовал он. - Я бы даже с удовольствием взглянул, как он примется за дело!
Элуа возмущенно расправил плечи.
- И вы воображаете, что я стану умирать при постороннем? Нет, месье Пишранд, у меня есть чувство собственного достоинства! И моя агония - дело сугубо личное, месье Пишранд!
Полицейскому все это стало изрядно надоедать.