- Возможно...
- Бедняга... но, если честно, Пэмпренетта, меня это нисколько не удивляет... у малыша всегда были странные заскоки... Ну кто, кроме полного кретина, пойдет работать в полицию?
- Я тоже так думаю, месье Маспи... Но, если человек малость не в себе, наверное, на него не стоит сердиться, как на нормального, верно? Так поцелуйте Бруно, месье Маспи, чтобы он не чувствовал себя таким покинутым...
Элуа немного поколебался.
- Ладно, Пэмпренетта... раз ты взываешь к моему человеколюбию, это совсем другое дело...
И Маспи подошел к сыну.
- Бруно... я немного виноват перед тобой за эту умственную отсталость... поэтому и согласен поцеловать тебя, но имей в виду: это не значит, что я все простил! Нет, я просто сам прошу прощения, что ты таким уродился...
Элуа склонился над сыном, но тот неожиданно резко его оттолкнул.
- Можешь засунуть свой поцелуй сам знаешь куда! - заорал он. - Это я-то идиот? Нет, да ты погляди на меня! А впрочем, даже если я совсем дурак, у меня хватило ума понять, что ты негодяй и бездельник и что ты сделал мою мать несчастной, а детям внушил горькие сожаления, что они не сироты... Из-за тебя нас воспитывали ворюгами, из-за тебя мы не могли уважать своих родителей, как нас учили в школе! Потому что невозможно уважать родителей, когда видишь, что их постоянно уводят из дома в наручниках! А теперь убирайся отсюда, Великий Маспи! Для меня ты больше не существуешь! Тебя же, Пэмпренетта, мне бы не хотелось принуждать к супружеству с умственно отсталым! Я вовсе не желаю, чтобы ты нарожала от меня маленьких идиотиков! Так что уходи вместе с ним! Вы одной породы, он найдет тебе подходящего мужа!
Облегчив таким образом душу, Бруно поглубже зарылся в постель и натянул на голову одеяло в знак того, что не желает больше иметь дело с людьми, внушающими ему глубокое отвращение. Под градом оскорблений Элуа совершенно оцепенел. Этот бунт и ужасные слова, которые родной сын бросил ему в лицо, заставили его усомниться в незыблемости собственных принципов. А Пэмпренетта, обиженная столь вопиющим непониманием со стороны жениха, бросилась к закутанной в одеяло фигуре с горестным воплем:
- Но я же просто хотела доставить тебе удовольствие!
Бруно в мгновение ока выскочил из укрытия.
- А, так ты думаешь, мне очень нравится, когда меня называют идиотом?
Равнодушный к ссоре, в исходе которой можно было, впрочем, не сомневаться, Великий Маспи вышел из палаты. Он брел, сгорбившись, не разбирая дороги, и пытался сообразить, что за беда на него свалилась. И вдруг, проходя мимо открытой двери какой-то палаты, Элуа узнал Тони Салисето. Он вошел к Корсиканцу. При виде своего недруга тот хотел позвать на помощь, но Маспи одним прыжком оказался рядом, заткнул ему рот рукой, а другой приставил к горлу нож.
- Ну, теперь говори, - прошептал он бандиту в самое ухо, - кто пытался убить моего сына? Кто прикончил Пишранда и Дораду? Кто отправил на тот свет итальянца и стибрил драгоценности? Если ты крикнешь, Тони, клянусь Богоматерью, что прирежу тебя, как цыпленка!
По лицу насмерть перепуганного Салисето струился холодный пот. Маспи отпустил руку, и больной (после схватки с Элуа у него началась еще и желтуха) простонал:
- Поверь мне, Маспи... Я сейчас в таком виде, что врать просто ни к чему... Боканьяно мертв, Бастелику так надолго упрячут в тюрьму, что мы наверняка больше не увидимся... Я мог бы сказать, что убийца - Боканьяно, но это неправда... Клянусь тебе, я сам ничего не знаю, Маспи... клянусь головой моей покойной матери... Более того, я сам чертовски хотел бы выяснить, какой сукин сын переколошматил столько народу и стянул драгоценности, потому что это из-за него на нас обрушились все беды! Если бы не он, Бастелика не угодил бы в кутузку на веки вечные, потому что полиция так бы не расстервенилась! Боканьяно остался бы жив, а мои уши - целехоньки, ты не стоял бы здесь и не угрожал меня зарезать, у меня не колотилось бы сердце так, что, кажется, весь барак ходуном ходит!
- И у тебя нет никакой мыслишки на сей счет?
- Ни единой! И я просто подыхаю от злости! Ох, попадись мне тот подонок!..
- Ну, мне-то он рано или поздно обязательно попадется, и в тот день...
* * *
Вечер на улице Лонг-дэ-Капюсэн прошел тоскливо. Сгорбившись в кресле, Элуа курил трубку, а остальные, чувствуя по необычному молчанию главы семьи, что случилось что-то серьезное, не осмеливались с ним заговаривать. Фелиси рано ушла спать в надежде, что ей приснится Жером Ратьер, старики тоже не задерживались в гостиной, и Великий Маспи остался вдвоем с женой. Селестина долго сидела молча и наконец тоже поднялась.
- Я сегодня немного устала... Пойду-ка лягу. Тебе ничего не нужно, Элуа?
Маспи не ответил. Она вздохнула и пошла к двери в спальню.
- Селестина!
Жена обернулась.
- Что?
- Скажи, это правда, что я сделал тебя несчастной?
Мадам Маспи настолько не ждала подобного вопроса, что на мгновение оторопела.
- Несчастной? - только и могла повторить она.
- Да... несчастной... Сегодня один человек заявил, будто я всю жизнь был плохим мужем, дурным отцом... короче, просто злодеем...
Селестина немного растерялась и, быть может, впервые в жизни, подойдя к мужу, взяла его за руку.
- Кто тебе наговорил таких ужасов?
Элуа поднял голову, и Селестине показалось, что взгляд его туманит легкая дымка.
- Бруно...
Жена чувствовала, какую боль переживает Элуа, но, несмотря на это, немедленно встала на сторону сына.
- Ну, раз Бруно, это совсем другое дело...
- Конечно, ведь твой сынок всегда прав, да? - обычным резким тоном бросил Великий Маспи.
Но тут он сделал ошибку, ибо ядовитое замечание избавило Селестину от привычной робости.
- Ну, если хочешь знать, Элуа... Да, это правда... Жизнь меня не баловала... но я сама виновата не меньше тебя...
- А почему ты была несчастна?
- Потому что я любила тебя, Элуа, и постоянно дрожала от страха... Подумай хотя бы, сколько лет мы прожили в тюрьмах, в разлуке? У нас же не было молодости... Тебя посадили через две недели после свадьбы... А я родила Бруно в больнице Бомэтт... Детей мы, по сути дела, не видели... и не заметили, как они повзрослели... Разве не естественно, что они не чувствуют к нам особой благодарности? Какие уж мы с тобой родители, Элуа?.. Но больше всего разбивает мне сердце, что Эстель уехала и будет вести такое же существование... а если Бруно сам не займется воспитанием Илэра, он вырастет преступником, как...
Селестина вдруг умолкла, и муж договорил за нее неоконченную фразу:
- ...как я, да?
- Как мы оба.
Они помолчали. Теперь уже все было сказано. Селестина хотела поцеловать Элуа, но тот ее мягко отстранил:
- Иди ложись, Селестина...
Жена ушла, а Великий Маспи еще долго сидел в кресле. Последние звуки на улице стихли, и скоро в ночной тишине слышался лишь храп его отца - убийство Боканьяно явно не мешало старику сладко спать. Правда, в его возрасте неловеческая смерть - не такое уж важное событие.
В шесть утра Элуа очнулся от все же сморившей его дремы. Все тело затекло. Маспи с трудом встал, тщательно привел себя в порядок, но в душе все равно царил невообразимый хаос. В пятьдесят лет нелегко подводить итог жизни, если всегда считал ее блестящей, а на поверку оказалось, что ты просто неудачник. Это слишком жестокое потрясение. Быстро позавтракав сливками, колбасой и черным кофе, Маспи почувствовал настоятельную необходимость излить свои печали человеку, который бы его понял, утешил и сказал, что Бруно лжет. И, вполне естественно, в первую очередь Элуа подумал о старом друге Дьедоннэ Адоле.
* * *
Наступало чудесное новое утро. Марсель стряхивал сон и снова начинал жить и смеяться. Только комиссар Мурато оставался мрачным. Он уже почти достиг пенсионного возраста и никак не хотел заканчивать карьеру провалом, да еще каким! Три трупа и бесследно исчезнувшие драгоценности на миллион франков! Более чем достаточно, чтобы неблагодарное начальство забыло о долгих годах честного служения закону. В Министерстве внутренних дел, как и в любой администрации, прежние заслуги быстро улетучиваются из памяти. И уход в отставку представлялся комиссару почти бегством, жалким дезертирством, а потому у него сжималось сердце и совсем разошлась печень.