– Мне известно, что инциденты такого рода время от времени происходят. Мне известно и то, как с ними справляются: ребенка переодевают в сухое – причем без лишнего шума – и возвращают в класс. Почему же с Фрэнки мисс Мерчисон обошлась как с преступником? За что она наказала моего сына? – Не дожидаясь от этой ханжи ответа, Мишель резко поднялась. – Не советую вам закрывать глаза на этот вопиющий случай, миссис Спенсер. Более того, я настаиваю, чтобы сейчас моему сыну уделялось особое внимание. В противном случае школу ждет такой штраф, что всем вашим, вместе взятым, педагогам до пенсии не расплатиться! – У двери Мишель обернулась: – Я оставлю Фрэнки в классе, а сама пойду на ярмарку. Будьте любезны проследить, чтобы мисс Мерчисон назначила его назавтра дежурным, а во время чтения сказки усадила рядом с собой.
В приемной Мишель взяла сына за руку, забрала коробку с коврижками и на прощанье кивнула Хиллари Гросс и всей собравшейся за время ее беседы аудитории. После чего с высоко поднятой головой зашагала по коридору, спиной чувствуя на себе их горящие любопытством взгляды.
Она передала Фрэнки на попечение мисс Мерчисон, переговорив с ней шепотом, но без обиняков и в крайне нелицеприятных выражениях, и направилась в школьный буфет. Две дамы из родительского комитета уже накрыли столы клеенчатыми скатертями с веселенькой буквенной вязью по краям: «Школьная ярмарка» – и теперь расставляли вазочки с конфетами – традиционным угощением для детей.
Первые шаги по громадному гулкому помещению дались Мишель с большим трудом. Как ей сейчас нужны были поддержка Фрэнка, его сила… Вот только Фрэнк со своей силой запросто мог все испортить. Кабинет директрисы он наверняка разнес бы в щепки, наорал бы и на миссис Спенсер, и на ее секретаршу, чем только дал бы лишний повод для сплетен. Собственно, именно поэтому Мишель и рискнула отправиться в школу одна, но в этот миг пожалела о своем храбром решении.
Вперед и выше голову. Одна из мам, крашеная брюнетка лет под сорок, распаковывала большой трехъярусный торт; другая, огненно-рыжая, подсчитывала высыпанную на стол мелочь. Мишель опустила свою коробку на стол и лучезарно улыбнулась:
– Доброе утро! Помните меня? Мишель Руссо.
Обе дамы молча кивнули, даже не соизволив назваться. Чувствуя исходящую от них опасливую неприязнь, Мишель понимала, что лучше всего было бы закрыть рот и напустить на себя вид оскорбленной невинности, но ради детей решила во что бы то ни стало пробить брешь в невидимой, но почти осязаемой стене неприятия.
– А я коврижки принесла! – с наигранной беззаботностью пропела она, улыбнувшись брюнетке, которая столбом застыла над тортом и молча таращилась на нее. – Фирменные шоколадные коврижки миссис Руссо. Рецепт свекрови. Клянусь, вы ничего вкуснее не пробовали!
В ответ – гробовая тишина. Опустив глаза, Мишель заметила на столе крошки и принялась собирать их ребром ладони в кучку. Несколько крошек прилипли к клеенке, и она соскребла их ногтем.
– Четыре листа испекла, – упрямо продолжала она, в ужасе от собственного напора. – Сорок восемь коврижек, представляете? И орехи сама чистила. С дроблеными из магазина не тот вкус, правда?
Нулевой эффект. Мамаши продолжали пялиться на нее как на инопланетянку, без толку разевающую перед ними рот.
«Заткнись! Заткнись и убирайся восвояси!» – приказала себе Мишель, но ей вдруг стало до скрежета зубовного необходимо достучаться до сердец безмолвствующих мамаш. Если получится – все в ее жизни наладится. Если нет…
В этот момент в буфет вошла еще одна женщина, чей взгляд, хвала небесам, светился дружелюбием.
– Странно… – задумчиво склонив голову, протянула она. – Откуда мне знакомо ваше лицо?
– Из газет! – У рыжей враз прорезался голос. Мишель ничего не оставалось, как только развернуться и выйти. Выкладывать коврижки из коробки она не стала. Очень медленно, чтобы никто из возможных зрителей не заподозрил ее в бегстве, Мишель прошла через школьный двор и села в машину. Не позволив себе хотя бы скосить глаза на окна школы, она повернула ключ зажигания.
– Тебе пришлось несладко, – громко произнесла она. – И все-таки ты выстояла. Молодец!
На то, чтобы поверить собственным словам, сил у нее уже не осталось.
– Ой, какой это был ужас, Фрэнк! – бросившись наконец в объятия мужа, простонала Мишель. – Теперь понятно, почему детям так плохо. Даже мне, взрослому человеку, и то было… – Она запнулась. Какими словами выразить обуревавшие ее чувства? Ей было больно, обидно, даже стыдно, как ни противно в этом признаваться.
Фрэнк крепко прижал к себе жену.
– Я сам туда поеду! У меня есть что сказать этим стервам!
Господи, только этого ей и не хватало. Передовица в местной газете будет обеспечена под заголовком вроде «Наркобарон набросился с кулаками на директора средней школы и мам – участниц школьной благотворительной ярмарки!». Эх, надо было оставить хоть полдюжины коврижек для своих. Было бы чем его угостить – глядишь, и успокоился бы.
При всех своих достоинствах Фрэнк обладал недостатком, способным принести немало проблем. Слишком честный и прямой, чтобы идти на компромиссы, он зачастую лез напролом и резал правду-матку там, где лучше было бы слегка слукавить. А в последние два дня Фрэнк только и делал, что орал – на Брузмана, на его секретаршу, на своих помощников. Мишель все порывалась заметить, что крики только мешают делу, но всякий раз прикусывала язык. Не станет он никого слушать. Уж слишком взвинчен: несправедливость случившегося доводит его до белого каления. Когда же закончится эта черная полоса в жизни? И главное – чем? Фрэнк на пределе… Страшно представить, что с ним произойдет, если полиция будет настаивать на его так называемой преступной деятельности. Мишель невольно содрогнулась.
– Иди ко мне, малышка. – Фрэнк, уже не помышляющий, к счастью, о набеге на школу, вновь притянул жену к себе и усадил на колени. – Прости меня. Это я во всем виноват.
– Ты ни в чем не виноват. Но я не пронимаю, почему, Фрэнк? Почему они с нами так поступили?
– Долго объяснять, Мишель.
– А ты попробуй. Я ведь тебе не чужая.
– Им нужен козел отпущения, а я попался под руку. Только напрасно надеются, ничего у них со мной не выйдет! У окружного прокурора вроде бы есть какая-то информация, но если бы они могли выдвинуть обвинение, то уже сделали бы это.
– Значит, обвинение тебе не грозит?
– Нет. У них ничего на меня нет. Ничего!
– И суда не будет?
– Какой суд, Мишель! Скоро все закончится. А список ты спрячь как следует, он нам еще пригодится. Когда вылезем из этого дерьма, они не только за все заплатят – я заставлю каждого, от губернатора до последнего копа, целовать тебе ноги!
Мишель заглянула в теплые, карие, такие любимые глаза мужа.
– В туфлях или без? – Откуда только взялись силы шутить? Впрочем, рядом с мужем она всегда чувствовала себя защищенной.
Фрэнк даже не улыбнулся.
– Разумеется, в туфлях! Слишком много чести. Твои босые ноги позволено целовать только мне. – Он взял ее руку, прижал ладонь к своей щеке, потом поднес к губам и поцеловал каждый пальчик по очереди. – Храбрая моя малышка.
До сих пор крохотное, едва уловимое сомнение, точно надоедливый комар, все-таки зудело на задворках сознания Мишель. А вдруг Фрэнк… нет, не виновен – он не может совершить преступления! – но вдруг он в чем-то замешан или кого-то покрывает? Но сейчас, нежась в объятиях мужа, утопая в карих глубинах его родных глаза, Мишель забыла обо всех сомнениях. В нее вселилась надежда на то, что Фрэнк все уладит и жизнь вернется в свое счастливое русло.
– Ты как? – спросил он, уходя на работу. – В порядке?
– Да. – Мишель почти не покривила душой.
Полдня она занималась уборкой с перерывами на дополнение списка, о котором постоянно напоминал Фрэнк. С вещами проще – все, что разбито, можно склеить или заменить. Жизнь, к сожалению, не склеишь и тем более не заменишь. Пора, пожалуй, брать себя в руки и продолжать ту, что есть. Мишель решила на следующий день выйти на работу, и на душе у нее стало еще спокойнее.