— Ничего!
— Раз тебе ничего, а мне и вовсе. Только смотри: не каяться потом.
— Не маленький… Ты-то как… помогать будешь? Старики, они упрямые…
Епиха хорошо знал Никишку, был уверен в нем, понял, что это не причуда, не блажь. Он был горд и рад за сестру свою: какого молодца подхватила! Это ей, видно, награда за старую боль, за прежнее, недолгое и такое горькое, счастье…
— Идем! — взволнованно произнес Епиха. — Разве они против нас что-нибудь могут теперь? Раньше не покорялись им… Пусть ревут, но своего добьемся!..
Они почти бегом ударились вдоль по Краснояру. Старики, видать, поджидали их. На столе тускло горела привернутая лампа.
— Носит вас по ночам, — подымаясь навстречу зятю, ворчнул Аноха Кондратьич. — Экое строчное дело, подумаешь, до утра потерпеть нельзя!
— Привел? — спросила сына Ахимья Ивановна.
— Вишь, привел… Толкуйте вот с ним…
— Наш-то что удумал, какую беду! — повернулась старая к зятю.
— Все знаю, рассказал по дороге, — остановил ее Епиха. — Я вроде сватом к вам…
— Сватом?! Да что вы, очумели все?.. Экая бедынька! — всплеснула она руками.
— Нисколько не очумели! — важно произнес Епиха.
— Я и то говорю: с ума посходили, постылые… — начал Аноха Кондратьич, но Ахимья так глянула на него, что он разом прикусил язык.
— Ну-к, сказывай, зятек… сваток, — язвительно обратилась она к Епихе.
— Сказывать недолго, — заговорил Епиха. — Парень и девка полюбили друг друга — зачем нам мешать им?.. Ты, теща, желаешь счастья своему сыну, я — своей сестре. Если встанем им на дороге, они могут и не послушаться нас с тобой. В старое время убегом, бывало, женились, против родительской воли шли, — сейчас и подавно покориться не захотят… Никишка парень горячий… И выйдет шум, огласка на всю деревню… К чему тебе это? Всю жизнь прожила ты без скандала, без срама, постоянно стояла за лад в семье, людей за рев, за разлады корила…
— Всё так, — мирно и мягко сказала Ахимья Ивановна. — Реву я не хочу… И не против невесты я… Груня ваша ладная девка. Но ведь твоей Лампее она золовка. Золовка, родня, — ты подумал это?
— Подумал, — кивнул Епиха.
— Плохо подумал! — возвысила голос Ахимья Ивановна. — Отродясь на деревне такого случая не бывало… чтоб золовку— в жены, к себе в дом… Мало — народ засрамит, проходу нам нигде давать не станут, — уставщик венчать откажется… Грешно ведь это!
— О грехе нынче разговор короткий, закон только бы соблюсти, — сказал Епиха. — Если закон советский скажет: нельзя, ну, тогда ничего не сделаешь. С советским законом спорить не станешь! Я берусь в сельсовете разузнать насчет этого…
— В совете у тебя заминки не будет, — усмехнулась Ахимья Ивановна. — Насчет уставщика ты что думаешь? У бога свой закон…
— Бог в обиде не останется, — улыбнулся, в свою очередь, Епиха.
Никишка, наружно спокойный, сидел на лавке поодаль. Нетерпение разбирало его, — чем все кончится, скорее бы… Он с восхищением поглядывал на Епиху: утихомирил-таки старую и так ловко, тонко ведет разговор.
Мирный тон матери, молчанье отца радовали его, давали надежду.
Однако надежда оказалась напрасной. Старуха была непреклонна: пока уставщик не разрешит, и речи быть не может, — она не пойдет на такой грех… В конце концов Епиха вынужден был согласиться: что скажет уставщик — тому и быть… На этом и порешили.
Епиха неприметно подмигнул Никишке и стал собираться домой.
4
На другой день, в воскресенье, Никишка спозаранку, ни слова не говоря, пошел в винную лавку. Наученный Епихой, купил две поллитровки и направился к уставщику.
У Сеньки Бодрова с похмелья трещала голова, но денег дома не было ни копейки, поправиться было не на что. Злой, с помятым лицом, уставщик сидел у окна, поглядывал в улицу, — не нанесет ли господь часом кого-нибудь из денежных. Но улица была пустынна, а за спиной Бодрова комаром ныла жена:
— Ишел бы ты в церкву, время поди к обедне звонить.
— Не убежит твоя обедня! — огрызался Сенька и яростно скреб пятернею в голове. — Скажи на милость, такая оказия!
Из проулка, как раз против уставщиковой избы, вывернулся парень. Он шел вразвалку сюда, к окну, и, увидав уставщика, издали заулыбался. «Кажись, господь бог внял молитве?..» Сенька нетерпеливо переставил на подоконнике локти, прилип к стеклу — и узнал Никишку.
Через минуту нежданный гость переступил порог.
— Будто Ахимьи Аношихи сынок? — придавая своему пропитому голосу необыкновенную ласковость, спросил уставщик. — С каким делом мать послала?..
— Меня, гражданин уставщик, не мать… я сам, — поздоровавшись, сказал Никишка. — Большая нужда до тебя.
— Нужда? — поглядывая на оттопыренные Никишкины карманы, привскочил Сенька. — Говори, как на духу… Старуха, станови самовар!
— И закуску какую ни есть тащи, — раздвинув в улыбке рябые щеки, вставил Никишка.
У Сеньки загорелись глаза:
— Вот это я понимаю! Народ нынче какой пошел — молодец народ. — Он щелкнул языком.
Никишка не спеша поставил на стол зеленые прозрачные бутылки.
— У, постылые! — заворчала у печи Сенькина баба. С первого же стаканчика уставщик преобразился.
— Ух, полегшало! — довольно огладил он бороду. — Ну, значит, нужда?
— Не велика нужда, — смело заговорил Никишка, — жениться хочу.
— Выходит, венчать тебя?
— Как полагается!
— Гульнем на свадьбе? — подмигнул уставщик.
— Что ж, и гульнем! Вина не пожалею… Приглашу тебя… Только дело сделай.
— Да какое тут дело — венчать! Самое плевое дело… Это нам раз-два — и готово, — весело наливая по второй, затараторил Сенька.
— Венчать — не штука, — осадил восторженного пастыря Никишка, — не штука это… Ты председателя Епихи сестру знаешь?
— Знаю чуть, слыхал. Та, что в Хонхолое на курсах?
— Она самая. Это и есть моя невеста.
— Ну-к что ж… могу!
— А батька с маткой никак не дают согласия; раз, дескать, Епиха женат на моей сестре… значит, Грунька — Лампеина золовка… родня вроде… Ревут старики…
— А Епиха что? — с интересом спросил уставщик.
— Епиха-то ничего. Он мою сторону держит. Ходил стариков уламывать…
— Ну, раз Епиха согласен, я тоже… благословляю. Поправившийся на другой бок Сенька был готов услужить приятному парню.
— Благословляешь? — прищурился Никишка. — Ты старикам это скажи. Они кричат: никогда такой родни уставщик венчать не станет, грех это. Ты докажи им, что греха в этом нет. Об этом и прошу тебя.
— И докажу! — Сенька ударил себя кулаком в грудь и полез к божнице. Он извлек из-за образов толстую книгу в рыжем переплете и потряс ею перед Никишкой. — Я им такое прочитаю… разом сникнут!
— Прочитай, пожалуйста.
— У меня на всякий случай писание, — то и дело подливая себе водки, хвастал Сенька.
За разговором он успел уже опорожнить одну поллитровку и будто не замечал, что Никишкин стаканчик давно уже стоит нетронутый.
«До вина жадный», — отметил Никишка и вслух спросил:
— Когда к нам придешь? Сегодня можешь?
— Почему не так? После обедни. А угощенье будет? — поинтересовался совсем захмелевший уставщик.
— Это можно. Только трезвый приходи… с писанием. А то старики, знаешь… не поверят… заругают нас с тобой.
— Ну, вот еще… Разве я чина не знаю, — деланно обиделся Сенька. — Вот эту допьем, и боле никаких… А после церкви — сразу к вам…
— Допьем, — сказал Никишка и стал нагонять уставщика, чтоб тому досталось поменьше и он не расплелся окончательно…
Отслужив обедню, уставщик примчался к Анохе Кондратьичу. Он выглядел ни пьяным, ни трезвым: в обычной своей норме между двумя выпивками. Под мышкой у него было зажато писание.
Он истово помолился в передний угол, поздоровался с хозяевами, поздравил их с праздником.
— Проходи, гостем будешь, — встал навстречу Аноха Кондратьич.
— Гостем и, кажись, судьей? — чуть усмехнулся Сенька.