Рассказчика то и дело перебивали громким смехом, веселым оживлением. А когда он кончил, старший конюх, сидящий рядом с ним, толкнул его локтем в бок:
— Значит, взял, говоришь, Полынкин тебя за жабры?
— За дело: не баламуть народ! — забормотал Ананий Куприянович, которого на солнце окончательно развезло.
В воротах показалась кучка людей. Все головы повернулись им навстречу.
— Легок на помине! — мотнул головою Мартьян Яковлевич.
Рядом с Гришей шагал высокий, в шинели, начальник Полынкин. Их окружали — Лагуткин, Епиха, Василий Домнич, Карпуха Зуй.
— Сколь начальства враз привалило! — воскликнул кто-то из Мартьяновых слушателей.
— Что у вас тут за собрание? — подошел первым Лагуткин.
— Да вот слушаем, — ответили ему.
Полынкин погрозил Мартьяну Яковлевичу пальцем:
— Агитатор!
В толпе пробежал смешок.
— Отдыхаем, — с напускной степенностью сказал Мартьян Яковлевич, — заходите, гостями будете.
— Мы как раз в гости к вам, — заговорил Лагуткин, — побеседовать… Кстати, и народу здесь порядочно, — он оглядел широкий круг Мартьяновой публики.
И собрание загадывать нечего, — подхватил Епиха.
— Вот это я и хотел сказать, — Лагуткин вытащил из кармана аккуратно сложенный газетный лист. — Все ли слышали, что говорилось на первом Всесоюзном съезде колхозников-ударников?
— Которые слышали, а которые, может, и не слышали, — подымая осоловелые глаза, за всех ответил Ананий Куприянович.
Над ним засмеялись.
— Не будем придираться к Ананию Куприяновичу, — сказал Лагуткин. — Он сейчас домой пойдет отдыхать… А мы займемся. Согласны? Прочтем и обсудим…
— Какие могут быть разговоры… Не все слышали, — загомонили вокруг артельщики.
Лагуткин стал развертывать газету. Епиха потянул Полынкина за рукав:
— Пойдем на второй двор.
Тот кивнул головою в знак согласия…
— Прошу внимания, — начал Лагуткин, — это надо знать каждому колхознику.
Он стал не спеша читать, на ходу разъяснять смысл прочитанного, и когда кончил, артельщики долго молчали. Каждый думал свою думу, — за душу взяли их простые, доходчивые речи на съезде, разворошили прошлое, разбудили воспоминания…
— Всех колхозников зажиточными… — наконец тихо сказал кто-то в глубине толпы.
6
Весенний сев в обеих артелях начался на редкость дружно. В поле выехали, едва подсохла грязь. И красные партизаны и закоульцы заранее подготовились к горячим дням. Нынче было больше опыта и порядка: за два-то года народ научился работать сообща, — больше машин, больше трактиров, на которых, в числе других, уверенно сидели за рулями свои же никольцы — Андрюха, Никишка и жена его Грунька. Одолела семейщина тракторную премудрость — и теперь ей под силу хоть весь Тугнуй распахать! Не только мужику, но, видать, и бабе по плечу та премудрость, — вон как ловко ездит Никишкина молодая женка, так и мелькает по увалам ее пестренький головной платочек… От бригады к бригаде, от стана к стану мчит на своей легковушке, стареньком фордике, начальник политотдела Лагуткин, толкует с бригадирами, с пахарями, с сеяльщиками, с трактористами и стряпухами. То он поможет Санькиным подручным доделать стенгазету на стане, то справится о ходе соревнования и умелой речью подзадорит и Карпуху Зуя и Ваньку Сидорова, будто подхлестнет бригадиров, — и еще спорее пойдет работа, и уж бегут бригадиры друг к другу, бегут к закоульцам, сверяют цифры дневной выработки, сличают проценты, саженкой обмеривают друг у дружки вспаханные загоны, заражают артельщиков своим пылом, нетерпением, желанием вырваться вперед остальных.