К девяти часам над всем Трастевере[11] начала собираться страшная гроза, но что за дело было людям до грома, молнии и дождя? Их занимало другое: они ждали обещанного на этот день папу; по настроению их было видно, что если выборы не состоятся и сегодня, то вспыхнет бунт, и по мере того, как время шло, толпа волновалась все сильнее. Девять часов, половина десятого, десять без четверти – а людям так и не говорят ни да, ни нет; наконец, начало бить десять, и все взгляды устремились к трубе на крыше. Колокол медленно отсчитывал удары, каждый из которых отдавался в сердцах людей. Когда же отгудел десятый удар, после секундной тишины из тысяч грудей вырвался крик: «Non v’è fumo! Дыма нет!» Это означало: у нас есть папа.
В этот миг хлынул дождь, но на него никто не обратил ни малейшего внимания – такие радость и возбуждение охватили всех. Наконец от замурованного выхода на балкон отвалился небольшой камешек, и тут же на него устремились тысячи глаз, а его падение на землю было встречено ликующим воплем. Мало-помалу отверстие стало расширяться, пока не сделалось достаточно большим, чтобы через него мог протиснуться человек.
И вот в проломе появился кардинал Асканио Сфорца: напуганный ливнем и грозой, он чуть помедлил и отступил назад, но сразу же разразилась новая буря: народ вопил, рычал, сыпал проклятия и угрозы разнести дворец в щепки, чтобы добраться до своего папы. Кардинал Сфорца, напуганный гневом народным больше, нежели небесным, вышел на балкон и между двумя ударами грома, в миг, когда толпа на несколько секунд почему-то затихла, возгласил:
– Объявляю вам радостную весть: высокопреосвященнейший синьор Родриго Лансоль Борджа, архиепископ Валенсийский, кардинал-настоятель церкви Сан-Николао-ин-Карчере, вице-канцлер церкви, только что избран папой и принял имя Александра Шестого.
Весть об этом избрании была встречена со странной радостью. Родриго Борджа славился как человек беспутный, это так, однако свобода нравов появилась на престоле вместе с Сикстом IV и Иннокентием VIII, поэтому для римлян не было ничего необычного в том, что у папы есть любовница и пятеро детей. В данную минуту им было важно, что власть попала в крепкие руки, но еще важнее для спокойствия Рима было то, что новый папа унаследовал не только ключи святого Петра, но и меч святого Павла.
Во время данных по сему случаю празднеств атмосфера царила скорее воинственная, нежели религиозная, и более пристала бы вступающему в должность юному полководцу, чем пожилому папе; имя Александра, обыгрываясь в многочисленных славословиях, казалось, вторично сулило Риму мировое господство. В тот же вечер среди роскошной иллюминации и потешных огней, сделавших город похожим на горящее озеро, под восторженные крики толпы было прочитано следующее посвящение:
Что же до новоизбранного папы, то, выполнив положенные по церемониалу формальности и раздав обещанные взятки, он устремил взоры с высот Ватиканского холма на Европу, эту громадную политическую шашечницу, на которой ему хотелось испытать свои таланты.
В те поры мир вступил в переходный период, знаменующий конец одной эры и начало другой: Турция на востоке, Испания на юге, Франция на западе и Германия на севере по праву великих наций начали пытаться распространить свое влияние на более мелкие государства. Давайте же вместе с Александром VI окинем взглядом эти страны и посмотрим, каково было их отношение к Италии, за которую они боролись как за желанную добычу. Константин Палеолог,[12] осажденный трехсоттысячной турецкой армией, так и не дождавшись помощи со стороны стран христианского мира, не захотел пережить свою империю и был найден среди мертвых у ворот Тофана, и 30 мая 1453 года Мехмед II вступил в Константинополь, где после правления, за которое он получил прозвище Фатих (Завоеватель), скончался, оставив после себя двоих сыновей, старший из которых сел на трон под именем Баязида II.
Однако вступление на царство нового султана вовсе не сопровождалось тем спокойствием, которое, казалось, обещало ему старшинство и выбор отца. Его младший брат Джем, более известный под именем Зазим, стал оспаривать трон, обосновывая это тем, что именно он является порфирородным, то есть рожденным во время царствования Мехмеда, тогда как Баязид, родившийся раньше, всего лишь сын обычного человека. Это было гнусное крючкотворство, но там, где сила – все, а закон – ничто, его оказалось достаточно, чтобы развязать войну. Возглавляемые братьями армии встретились в азиатской части страны в 1482 году. После битвы, длившейся семь часов, Джем был обращен в бегство и, преследуемый братом, который не дал ему времени вновь собрать армию, высадился на Сицилии, после чего отправился на Родос, где попросил убежища у госпитальеров,[13] но те, опасаясь оставить Джема у себя на острове, так близко от Азии, отправили его во Францию, где с великими заботами поместили в одно из своих командорств, несмотря на настояния египетского султана Каит-бея, который восстал против Баязида и, желая придать своему мятежу подобие законной войны, хотел иметь в своем войске молодого принца. Та же просьба и с теми же политическими целями высказывалась впоследствии Матьяшем Корвином, королем Венгерским, Фердинандом, королем Арагонским и Сицилийским, а также Фердинандом, королем Неаполитанским.[14]
Понимая, что, вступив в союз с одним из государей, с которыми Турция вела войну, брат станет для него опасным соперником, Баязид направил послов к французскому королю Карлу VIII[15] и предложил ему за то, что тот будет удерживать Джема у себя, солидное вознаграждение ему и суверенитет над Святой землей для Франции, как только Иерусалим будет отвоеван у египетского султана. Французский король принял предложение.
Но тут вмешался папа Иннокентий VIII и в свою очередь заявил претензии на Джема под тем предлогом, что тот как изгнанник поможет ему организовать крестовый поход против турок, но на самом деле желая получить ежегодный доход в сорок тысяч дукатов, назначенный Баязидом тому из христианских государей, кто возьмется стать тюремщиком его брата. Карл VIII не осмелился перечить духовному пастырю христианского мира, движимому столь святыми побуждениями, и Джем покинул Францию в сопровождении великого магистра д’Обюссона, заботам которого госпитальеры поручили принца и который за кардинальскую мантию согласился отдать своего пленника. В результате 13 марта 1489 года несчастный молодой человек, на котором столкнулось столько различных интересов, торжественно въехал в Рим – верхом на превосходной лошади, одетый в пышный восточный наряд и в сопровождении приора Овернского, племянника великого магистра д’Обюссона, а также Франческо Чибо, сына папы.
С той поры он так и остался в Риме, а Баязид, верный своему обещанию, выполнять которое было в его же интересах, стал платить главе римско-католической церкви ровно сорок тысяч дукатов.
Так обстояли дела в Турции.
В Испании правили Фердинанд и Изабелла, создавая основы того могущества, которое двадцать пять лет спустя позволило Карлу V заявить, что в его государстве никогда не заходит солнце. Эти два государя, которых у историков принято называть Католиками, покорили всю Испанию и выгнали мавров из Гранады – их последнего оплота. В то же время два великих человека – Бартоломеу Диаш[16] и Христофор Колумб сослужили Испании добрую службу: один отыскал потерянный мир, другой покорил мир неведомый. Благодаря завоеваниям, сделанным в древних странах, и открытию новых Испания приобрела в папской курии такое влияние, какого никогда раньше не имела.
Так обстояли дела в Испании.
Во Франции 30 августа 1483 года Карл VIII вступил на престол после своего отца Людовика XI,[17] который благодаря многочисленным казням оставил наследнику вполне покорное королевство, как оно и должно быть, когда на трон садится ребенок с женщиной-регентом за спиной. Впрочем, регентство оказалось славным: принцам крови в их притязаниях было отказано, а в результате гражданских войн к короне присоединены до сих пор независимые крупные уделы. В описываемые нами времена почти двадцатидвухлетний Карл VIII был, если верить Ла Тремуйлю, государь, невеликий телом, но великий душой; если верить Коммину, это был непоседливый молодой человек, лишенный здравого смысла и денег, слабый, своевольный и окруженный преимущественно глупцами; если же верить Гвиччардини,[18] который как итальянец мог быть несколько пристрастен в своих суждениях, Карл был бестолков, вечно охвачен горячим желанием побеждать и завоевать себе славу, желанием, основанным скорее на легкомысленности и пылкости, нежели на уверенности в своих талантах; кроме того, он не любил делать какие-либо усилия и вообще заниматься делами, но когда занимался, выказывал отсутствие благоразумия и рассудительности. Если что-то на первый взгляд казалось ему достойным похвалы, то, присмотревшись, он убеждался, что вещь эта скорее скверная, нежели добрая. Карл был щедр, это верно, но опрометчив и в щедрости своей не знал удержу. В его характере присутствовала известная твердость, но от упрямства, а не от настойчивости; льстецы называли его добрым, однако это свойство вернее было бы назвать равнодушием к оскорблениям или душевной дряблостью.
13
Католический рыцарский монашеский орден, основанный в XII в.; название – от госпиталя Святого Иоанна в Иерусалиме, первоначальной резиденции ордена.
14
16
18