Достать мѣсто было необыкновенно-трудно. Не говоря о креслахъ, партеръ былъ наполненъ герцогами, графами, баронами; ложи продавались по двадцати-пяти наполеондоровъ, да и за эту цѣну почти невозможно было найдти ни одной. Съ утра до ночи лордъ Джорджъ хлопоталъ, обращался къ нашему посольству, разсылалъ повсюду записки, дѣлалъ визиты, какъ бы дѣло шло о жизни и смерти.
Вы не можете себѣ вообразить, милая Молли, какъ интересуются въ чужихъ краяхъ артистами. Во всѣ эти дни только и было толковъ, что о нихъ. „Сколько получилъ теперъ за шесть спектаклей? Хорошо ли поетъ Карлотта? Каково танцуетъ Франческа? Здорова ли Нина? Будетъ ли она, какъ прежде, порхать легкимъ мотылькомъ, или потеряла свою воздушность?“ Лордъ Джорджъ и Джемсъ по цѣлымъ днямъ разсуждали объ этомъ и познакомили насъ съ малѣйшими подробностями о каждомъ и каждой изъ нихъ, начиная отъ мужчины, который таскаетъ на спинѣ быка, до малютки съ крыльями, которымъ будутъ играть въ воланъ его отецъ и дядя. Особенно всѣхъ сводила съ ума какая-то Софія Беттраме; извѣстія о ней сообщались по телеграфу. Она въ Ліонѣ. Она доѣхала до Виши. Она уже на Мои-Сени. Она обѣдала съ графомъ Квадрильяно. „La Sofia“ — „La Betlrame“ — эти слова раздавались по двадцати разъ въ минуту изъ каждыхъ устъ. Гдѣ она остановится? въ гостинницѣ Croce di Matta, или въ Leone d'oro, или въ Cour de Naples? Человѣкъ, видѣвшій, какъ привели ея лошадей, былъ львомъ общества цѣлые два дня; какой-то старикъ, говорившій съ ея лакеемъ, получилъ вдругъ три приглашенія на обѣдъ. Жарко спорили, за сто тысячъ франковъ или талеровъ она ангажирована. Потомъ начались пари о ея лѣтахъ, цвѣтѣ ея глазъ, ростѣ и такъ далѣе, до того, что матери семейства было даже щекотливо слушать иные разговоры; Джемсъ не уступалъ въ этомъ лорду Джорджу.
Наконецъ разнесся слухъ, что Софія чѣмъ-то оскорбилась, раскапризничалась и не хочетъ ѣхать въ Геную. Еслибъ вы видѣли, Молли, какая печаль водворилась въ цѣломъ городѣ при этомъ извѣстіи! Еслибъ открылась чума — уныніе былобъ не такъ велико.
Вы не повѣрите, какъ всѣ огорчены и раздражены. Старики съ сѣдыми усами, невозмутимые банкиры, холодные негоціанты, безчувственные нотаріусы, не говорю ужь о людяхъ лучшаго тона, ходили, повѣся носы, будто приговоренные къ смертной казни. Всѣ, встрѣчаясь, пожимали руки съ печальными восклицаніями и расходились съ глубокими вздохами.
Потому въ настоящую минуту, послѣ всѣхъ ужасныхъ расходовъ и приготовленій, никто не знаетъ, что будетъ съ турниромъ. Носятся самыя странныя догадки о причинахъ неудовольствія Софіи, придумываются самыя невѣроятныя предположенія. Что въ нихъ правда, что нѣтъ — не знаю. Но они ужасны.
Вторникъ. Вечеръ.
Телеграфъ сообщилъ, что она пріѣдетъ. Джемсъ поскакалъ доставать печатный экземпляръ объявленія.
Джемсъ возвратился съ извѣстіемъ, что она уже въ Нови. Если она пріѣдетъ нынѣ вечеромъ, городъ будетъ иллюминованъ. Не правда ли, это ужасно, Молли? Можетъ ли женщина, сохранившая свою репутацію, наслаждаться такою славою?
Подъ окнами у насъ толпа народа и всѣ въ восторгѣ кричатъ, какъ бѣшеные; лордъ Джорджъ предполагаетъ изъ этого, что она пріѣхала. Джемсъ воротился съ улицы съ измятою шляпою, въ изорванномъ пальто. Волненіе въ городѣ превосходитъ всякое описаніе.
Да, она пріѣхала. Толпы идутъ къ отелю Croce di Malta пѣть ей серенаду.
Среда. Два часа ночи.
Рука моя дрожитъ; сердце мое, то замирая отъ стыда, перестаетъ биться, то трепещетъ гнѣвомъ, вырываясь изъ груди. О, какой несчастный случай, милая Молли!
Мы успѣли достать мѣсто въ циркѣ; съ опасностью жизни пробились сквозь толпу и наконецъ достигли нашей ложи, второй отъ сцены. Съ часъ представленіе продолжалось утомительно, не возбуждая ничьего вниманія. Наѣздники, въ красныхъ курткахъ, галопирующіе стоя на бѣлыхъ лошадяхъ; перевертывающіеся на воздухѣ клоуны; трехлѣтній мальчикъ, пляшущій на лошадиной спинѣ; силачъ, бросающій чугунные шары; другой, стоящій внизъ головою на бутылкахъ — все это было старо и скучно, все это было только прелюдіею; но загремѣли трубы, возвѣщая появленіе синьйора Аннибала, великаго новаго Геркулеса. Онъ галопомъ въѣхалъ на сцену, обтянутый въ трико тѣлеснаго цвѣта, такъ-что казался совершенно нагимъ — ни вскрикнула, увидѣвъ это неприличіе; но вообще онъ, можно сказать, показался мнѣ красавцемъ. Сдѣлавъ два круга по цирку, онъ поскакалъ опять за кулисы и въ тотъ же мигъ явился опять, держа на ладони протянутой руки лежащую женщину, распущенные волосы которой падали почти до полу. Это была Софія. Можете вообразить, какимъ энтузіазмомъ встрѣтили ее зрители. Она лежала на его ладони, какъ оцѣпенѣлая, а онъ скакалъ во весь галопъ, опираясь только пальцами одной ноги о сѣдло, и вытянувъ другую горизонтально. Я краснѣла, слыша, какъ мужчины, восхищаясь, обсуживаютъ стройность ея формъ — вѣдь и она была обтянута въ тѣлесное трико, Молли! и вотъ Геркулесъ остановился дать минуту отдыха лошади почти прямо подъ нашею ложею. К. Дж. и наши кавалеры, лордъ Джорджъ и Джемсъ, конечно высунулись черезъ барьеръ ложи, наведя на нее бинокли, чтобъ полюбоваться до-сыта, но въ тотъ же мигъ Джемсъ отчаянно вскричалъ: „Она! это она!“ Мы съ Мери Анною вскочили и взглянули. У меня помутилось въ глазахъ, милая Молли, потому-что она смотрѣла прямо на насъ, и кто жь была она? — та женщина, на которой хотѣлъ жениться Джемсъ! Да, она томно лежала на рукѣ гиганта и, прехладнокровно улыбаясь, смотрѣла на насъ! Я вскрикнула, Молли, такъ, что раздалось по всему цирку, и упала на руки Мери Анны.