Я началъ говорить съ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; она сказала, что очень-рада видѣть меня, несмотря на нѣкоторыя неудовольствія съ нашимъ семействомъ; спрашивала, здорова ли мама, попрежнему ли очаровательны Мери Анна и Кери; говоря о нихъ, она старалась вовлечь въ разговоръ свою подругу; но Аделина отвѣчала только взглядомъ или легкимъ наклоненіемъ головы на ея слова. Она была со мною не просто застѣнчива или холодна — нѣтъ, милый Бобъ, въ ея манерѣ выражалось совершенное презрѣніе; а между-тѣмъ, ея красота такъ очаровала меня, что я готовъ былъ на колѣняхъ умолять ее объ одномъ благосклонномъ взглядѣ. Конечно, она замѣчала это. Мистриссъ Горъ-Гэмптонъ также замѣчала и пригласила меня къ себѣ ужинать. Ей хотѣлось, чтобъ и Аделина высказала хоть одно ободрительное слово; но Аделина была непреклонна; и когда я сказалъ, что принимаю приглашеніе, капризно замѣтила, что у нея болитъ голова, и что она думаетъ лечь въ постель тотчасъ но пріѣздѣ домой. Передаю тебѣ, милый Бобъ, эти мелочныя подробности, чтобъ ты могъ судить, какъ сильно я влюбился, если меня не оттолкнули такіе явные знаки холодности
Я поѣхалъ ужинать къ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ. Аделина сдержала свое слово и удалилась почивать. Съ нами ужинали нѣсколько знатныхъ иностранцевъ, но хозяйка оказывала мнѣ явное предпочтеніе. Оно не утѣшало меня, и въ три часа утра съ досадою возвратился я домой, проигравъ (скажу мимоходомъ) шестьдесятъ наполеондоровъ въ ланскне. Съ нетерпѣніемъ ждалъ я возвращенія лорда Джорджа, который ѣздилъ въ Маремму стрѣлять бекасовъ. Я хотѣлъ сдѣлать его своимъ повѣреннымъ, узнать отъ него, кто прелестная Аделина, о которой мистриссъ Горъ-Гэмптонъ не сказала ни одного слова, сколько-нибудь опредѣлительнаго, вообще только превознося похвалами ея умъ, сердце и красоту. Но, вообрази мое отчаяніе! послѣ этого вечера ложа № 19-й опустѣла, а вечеромъ, въ разсѣяніи, не припомнилъ я, по какимъ улицамъ ѣхали мы на квартиру мистриссъ Г. Г. и Аделины. Предметъ моей страсти исчезъ отъ меня. Я впалъ въ меланхолическое расположеніе духа, былъ недоволенъ всѣми и всѣмъ.
Но одинъ человѣкъ во Флоренціи особенно былъ для меня несносенъ, это — Моррисъ. Я чувствовалъ потребность выместить на немъ свою досаду. Однажды мнѣ попался нашъ лакей, отправленный къ нему съ письмомъ отъ моего старика. Разспросивъ лакея, узналъ я, что батюшка съ Моррисомъ ужь три дня о чемъ-то толкуютъ; я тотчасъ же заключилъ, что предметомъ ихъ бесѣдъ служу я, и, въ порывѣ досады, поскакалъ къ Моррису. Мнѣ отвѣчали, что онъ не принимаетъ. Я спросилъ перо и бумаги и написалъ ему самую оскорбительную записку. Мнѣ отвѣчали, что «отвѣтъ будетъ въ скоромъ времени» и я долженъ былъ удалиться, внѣ себя отъ бѣшенства.
Я чувствовалъ, что нанесъ ему смертельную обиду и долженъ пріискать себѣ секунданта. Тайвертонъ еще не пріѣзжалъ съ охоты; я пошелъ по кофейнымъ и не встрѣтилъ ни одного человѣка, на котораго могъ бы положиться въ дѣлѣ, касающемся чести. Въ раздумьѣ, шелъ я по улицѣ, какъ вдругъ мимо пронеслась карета, изъ окна которой глядѣло на меня чье-то лицо, какъ-будто знакомое. Карета остановилась — и ты можешь вообразить мое изумленіе, когда я увидѣлъ передъ собою доктора Бельтона. Онъ, какъ ты знаешь, уѣхалъ въ Мадридъ, медикомъ при нашемъ посланникѣ; счастье тамъ ему послужило: посланникъ сдѣлалъ его своимъ секретаремъ, и теперь посылалъ его въ Берлинъ и Лондонъ съ какими-то важными депешами, относительно которыхъ надобно было объясниться съ министромъ иностранныхъ дѣлъ.
Перемѣна въ общественномъ его положеніи была незначительна по сравненіи съ тѣмъ, какъ измѣнился онъ самъ. Деревенскій докторъ, застѣнчивый и неловкій, прикрывающій чувство собственнаго превосходства молчаливостью, сдѣлался вполнѣ свѣтскимъ человѣкомъ. Даже наружность его подверглась измѣненію: онъ держался прямѣе, казался выше и красивѣе. Вотъ первое впечатлѣніе! Но, поговоривъ съ нимъ, я нашелъ въ немъ того же добродушнаго, благороднаго человѣка, какимъ былъ онъ всегда, нимало-невозгордившагося своимъ возвышеніемъ.
Одно только показалось мнѣ странно: онъ не обнаруживалъ никакого желанія увидѣться съ нашимъ семействомъ, которое встарину такъ хорошо принимало его. А когда я предложилъ ему отправиться къ намъ, онъ, нѣсколько смѣшавшись, отвѣчалъ, что не можетъ ѣхать, потому-что очень утомленъ. Я зналъ, что когда-то у нихъ съ Мери-Анною была взаимная страстишка, и предположилъ, что, вѣроятно, произошелъ какой-нибудь разладъ, дѣлавшій свиданіе тяжелымъ для него, потому, не настаивая на своемъ предложеніи, перемѣнилъ разговоръ и согласился идти въ гостинницу обѣдать съ нимъ.