Счастливо избежав встреч с английскими клиперами, он разбогател на торговле живым товаром и ныне в качестве преуспевающего и респектабельного господина сидит в ложе Сан-Карлоса и слушает Корелли. И все же темная, хотя и не подкрепленная доказательствами история его жизни ковыляет за ним по пятам.
— А девушка? — перебил Аленкара Педро, дотоле слушавший друга затаив дыхание, бледный как смерть.
Увы, о ней друг Аленкар не мог рассказать ничего. Где она выросла, такая белокурая и прекрасная? Кто была ее мать? Почему она не живет с дочерью? Кто воспитывал эту девушку, кто научил ее закутываться в кашмирскую шаль столь поистине царственным движением?
— Это, мой Педро, тайна, которая одному известна богу, и ее не разгадает любопытный Лиссабон!И все же, когда Лиссабон прослышал об этой легенде про убийство и торговлю невольниками, восторг поклонников юной красавицы несколько поостыл. Экая незадача! В жилах Юноны текла кровь убийцы; красавица с картины Тициана оказалась дочерью работорговца! Дамы, обрадовавшись случаю уязвить ненавистную им белокурую, всю в драгоценностях, красавицу, поспешили окрестить ее «работорговкой»! Едва дочь Монфорте появлялась в ложе, дона Мария да Гама с деланным ужасом закрывала лицо веером: ей мерещились на шее у девушки (особенно когда на ней было ожерелье из рубинов) пятна крови, пролитой ее отцом! Ретивые дамы были неистощимы, выдумывая о девушке небылицы в этом роде. Проведя в Лиссабоне зиму, Монфорте неожиданно исчезли: пошли слухи, что они разорены, что полиция разыскивает старика Монфорте, и всякие прочие домыслы и догадки… А в это время достопочтенный Монфорте, страдая суставным ревматизмом, пребывал себе спокойно и с приличествующими богатому человеку удобствами в Пиренеях на водах. Там с ними свел знакомство Мело…
— Вот как! Мело с ними знаком? — воскликнул Педро.
— Да, мой милый, Мело с ними знаком.
Не дав Аленкару договорить, Педро покинул Марраре и тем же вечером, не возвращаясь домой и не чувствуя, что он весь вымок под холодным, затяжным дождем, больше часа бродил, обуреваемый воспаленными мечтами, вокруг темного и немого особняка Варгасов. Спустя две недели Аленкар, войдя в залу Сан-Карлоса в конце первого акта «Цирюльника», замер от удивления, увидев Педро в ложе Монфорте, рядом с Марией; в петлице его фрака красовалась алая камелия, и такой же букет камелий лежал на бархатном барьере ложи.
Никогда еще Мария Монфорте не была так хороша, как в этот вечер: наряд ее и на сей раз отличался той несколько вызывающей экстравагантностью, которая неизменно оскорбляла лиссабонский свет и заставляла дам говорить, что она одевается, «словно комедиантка». На ней было платье из шелка пшеничного цвета, в волосах — две желтые розы и золотой колос; на шее и руках — ожерелье, браслеты и кольца из опалов. И эти предвечерние тона омытого солнцем дня, сливаясь с золотом ее волос, утепляли матовость ее шеи и плеч, оживляли скульптурность форм, придавая ей сходство с богиней Церерой. В глубине ложи можно было разглядеть светлые усищи Мело: он беседовал с сидевшим, по обыкновению, в самом темном углу ложи папашей Монфорте.
Аленкар принялся наблюдать из ложи да Гама за тем, что происходит в ложе Монфорте. Педро повернул свое кресло и, скрестив руки, не спускал с Марии глаз. Она некоторое время сохраняла свою обычную позу бесстрастной богини, но затем, во время дуэта Розины и Линдора, ее глубокие синие глаза встретились с глазами Педро, и она их не отвела. Аленкар тут же бросился в Марраре, окрыленный желанием прореветь там своим басом восхитительную новость.
Новость о том, что Педро да Майа влюбился в «работорговку», облетела весь Лиссабон. Тем более что юноша не только не скрывал своей любви, но, напротив, афишировал ее на старинный манер: застыв на месте, бледный от любовного томления, он проводил часы перед особняком Варгасов, не сводя взора с окон Марии.
Ежедневно он писал ей по два письма, каждое на двенадцати страницах — бессвязные поэмы, сочиняемые им за столиком в Марраре, где всех живо интересовала судьба этих исписанных вдоль и поперек листков, растущих перед ним горкой на подносе. Если кто-нибудь из друзей заглядывал в кафе и спрашивал Педро да Майа, официанты наперебой говорили как о чем-то совершенно привычном:
— Сеньор дон Педро? Он занят — он пишет своей девушке.
И сам Педро, когда приятель подходил к его столику, протягивал ему руку и восклицал, сияя счастливой улыбкой:
— Посиди, дружище, выпей глоток, я пишу Марии.