— Чудовищно! — снова промолвил Эга, снимая шляпу и проводя дрожащей рукой по мокрому лбу.
Теперь единственным его желанием было получить доказательства, узнать подробности. Он спросил о бумагах в шкатулке Монфорте. Гимараэнс не открывал шкатулки, но он не удивится, если там лишь счета от модисток или вырезки из старых номеров «Фигаро», где упоминалось о вечерах в их доме…
— Это небольшая шкатулка, Монфорте дала ее мне перед своим отъездом вместе с дочерью в Лондон. Это было во время войны… Мария жила с ирландцем, уже родилась малютка, Роза. Потом наступили дни Коммуны… Когда Монфорте вернулись из Лондона, я был в Марселе. Тогда-то бедная Мария и сошлась с Кастро Гомесом, как я полагаю, чтобы не умереть с голоду… Я переехал в Париж, но с Монфорте не виделся, она была уже очень больна… С Марией я тоже не встречался, я не желал знакомиться с Кастро Гомесом, этой скотиной, хлыщом, rastaquouere, которому место на гильотине. Если я видел ее издали, то кланялся, но не подходил, как и в тот день, здесь, когда она ехала в экипаже с вами и с братом… Так бумаги у меня и остались. По правде говоря, всецело отдавшись политике, я о них и не вспоминал. Теперь я готов передать их семейству Майа.
— Если вам угодно, — предложил Эга, — я провожу вас до вашего отеля и заберу шкатулку…
— Прекрасно! Идемте — и покончим с этим делом!
Некоторое время они шли молча. Литературный вечер, похоже, уже закончился. На спуске к Шиадо слышался грохот экипажей. Их обогнали две дамы с молодым человеком, он, жестикулируя, громко говорил об Аленкаре. Гимараэнс не спеша вытащил из кармана портсигар и остановился, закуривая.
— Так дону Марию представляют всем как дальнюю родственницу?.. А она-то как обо всем узнала? Случайно?
Эга, который плелся понурив голову, при этих словах встрепенулся, как ото сна. И начал с запинками сочинять столь темную и запутанную историю, что сам краснел в темноте. Да, Марию Эдуарду выдают за родственницу. Ее отыскал поверенный в делах. Она порвала с Кастро Гомесом и со всем своим прошлым. Дед и внук Майа назначили ей ежемесячное пособие; она живет в Оливаесе очень уединенно, всем говорят, что она — дочь того Майа, который умер в Италии. Все ее очень любят, Афонсо да Майа души не чает в ее дочери…
Внезапно он возмутился собственными измышлениями и тем, что замешал сюда несчастного старика Майа, и воскликнул, не в силах продолжать:
— Все это ужасно!
— Это драма! — важно резюмировал Гимараэнс.
Они уже подошли к отелю, и Гимараэнс попросил Эгу подождать, пока он поднимется в номер за бумагами Марии Монфорте.
Оставшись на площади один, Эга воздел к небу руки в немом отчаянии, в коем пребывал, бредя, как сомнамбула, рядом с Гимараэнсом. Его единственным вполне ясным ощущением была твердая уверенность в том, что Гимараэнс рассказал правду; его история не имела ни единого изъяна и не могла дать трещину и рассыпаться в прах. Этот человек знал Марию Монфорте в Лиссабоне как жену Педро да Майа, он помнит даже ее гнедую лошадь; он встречал ее в Париже уже после бегства и смерти первого любовника и бывал в доме, где она жила с другим любовником; он брал на руки Марию Эдуарду, дарил ей куклы… И впоследствии не раз видел Марию Эдуарду: в Париже, в турском монастыре; в Фонтенбло с Мак-Греном; в обществе Кастро Гомеса; наконец — на днях, в наемном экипаже с ним и с Карлосом да Майа на набережной Содре! Все сходилось, все совпадало с историей, рассказанной самой Марией Эдуардой! И из всего открывалась невероятная, чудовищная истина: Карлос — любовник своей сестры!
Гимараэнс все не шел. Из открытого окна третьего этажа лился яркий свет. Эга снова принялся медленно кружить по площади. Все в нем восставало против представшей перед ним истины. Возможно ли, чтобы такое произошло с его другом, здесь, на лиссабонской улице, в квартире, нанятой у матери Кружеса?.. Не может быть!.. Подобное случалось разве что в бурные средние века, когда общество не было упорядочено… Но в буржуазном государстве, где есть полиция, где порядок обеспечивается всяческими законами, документами и бумагами, в том числе свидетельством о браке и о крещении младенцев, — здесь такого произойти не могло. Нет! В современной жизни просто немыслимо, чтобы дети, спавшие когда-то в одной кроватке, были оторваны друг от друга безумством их матери, выросли и получили воспитание в разных странах, а затем, двигаясь по намеченным судьбой орбитам, воссоединились — и для чего? Для того, чтобы вновь спать вместе на любовном ложе в том же городе, где они увидели свет! Нет, это невозможно! Такое бывает лишь в книгах, где изощренный вымысел призван устрашить человеческую душу неотвратимостью рока… Эга поднял глаза на освещенное окно: Гимараэнс, видимо, все еще искал шкатулку с бумагами. Ах, эта история без малейшего изъяна, которую ничем не опровергнешь!.. Падающий из окна яркий свет словно высвечивал перед Эгой лабиринт трагедии, и он начинал видеть непреложную последовательность событий… Девочка, увезенная матерью, вырастает, становится любовницей бразильца, приезжает в Лиссабон и живет в Лиссабоне. В соседнем квартале живет сын этой женщины, некогда оставленный ею, он тоже вырос, стал мужчиной. Его красота и окружающая его роскошь делают его заметной фигурой в провинциальном и убогом обществе столицы. И она — цветок парижской цивилизации, белокурая, высокая, блистательная, в туалетах от Лаферьер — выгодно отличается от низкорослых, смуглых и темноволосых лиссабонских дам. При тесноте Байши и Атерро, где все сталкиваются со всеми, они неизбежно встречаются, и их непохожесть, яркость влечет их друг к другу! Что может быть естественнее? Будь она дурнушкой в дешевом платье из американского магазина, а он — замухрышкой в котелке, они никогда бы друг друга не заметили и их пути не пересеклись. Стало быть, их знакомство было неизбежным, а любовь — вполне вероятна… И вот в один отнюдь не прекрасный день появляется сеньор Гимараэнс — и страшная правда выходит наружу!