Экипаж остановился у «Букетика». Эга, как обычно, поднялся наверх отдельным ходом. В доме было темно и тихо. Он зажег канделябр; отодвинул портьеру на дверях, ведущих на половину Карлоса; сделал несколько робких шагов по ковру, и шаги его прозвучали глухо и печально. Зеркало в глубине темной спальни отразило свет свечи. Свет упал на нетронутую постель с шелковым пологом, покрытую длинным гладким покрывалом. И сознание, что Карлос в эту минуту на улице Святого Франциска ласкает женщину, которая доводится ему сестрой, пронзило его мозг и заставило его содрогнуться, будто он увидел их перед собой, полуобнаженными, в объятиях друг друга. И вся красота Марии, вся утонченность Карлоса вдруг исчезли. Самец и самка, выношенные в одном чреве, справляли собачью свадьбу, побуждаемые животной похотью!
Эга кинулся к себе в комнату, спасаясь от страшного видения, особенно отчетливого в темноте коридора, едва освещаемого дрожащим пламенем свечи. Он закрыл дверь на задвижку; трясущейся рукой поспешно зажег одну за другой все шесть свечей в канделябрах на туалетном столике. Жестокая необходимость рассказать все Карлосу представилась ему неизбежной и неотложной. Но одновременно он с каждой минутой ощущал в себе все меньше мужества для того, чтобы явиться перед Карлосом и разрушить его счастье, осквернив его жизнь грехом кровосмешения. Нет, он не сможет! Пусть тайну откроет кто-нибудь другой! А он, Эга, станет утешать его, разделит его боль, как подобает заботливому верному другу. Эга не в силах был допустить, чтобы весть о самом страшном в жизни Карлоса несчастье пришла к нему из уст друга!.. Пусть эти слова произнесет другой! Но кто? В голове его проносились тысячи бессвязных и нелепых мыслей. Попросить Марию, чтобы она скрылась, исчезла… Написать Карлосу анонимное письмо, подробно изложив все, что рассказал Гимараэнс… И постепенно все его душевное смятение, весь ужас вылились в ненависть к Гимараэнсу. Зачем он слушал этого идиота? Зачем настоял на том, чтобы взять чужие бумаги? Зачем Аленкар представил ему этого человека? Ах да, письмо Дамазо… Всему виной этот проклятый Дамазо!
Он метался по комнате, так и не сняв шляпы, и тут взгляд его упал на конверт, лежавший на ночном столике у изголовья. Он узнал почерк Виласы!.. Виласа! Рассказать все Виласе!.. Почему бы нет? Он — поверенный в делах семейства Майа. В семье никогда от него ничего не скрывали. Кому же еще и распутать столь злополучную историю женщины из их рода, которую давно числили умершей и которая вдруг объявилась всем на беду здесь, в Лиссабоне, как не Виласе, верному управляющему и старому другу, по наследству и по велению судьбы делившему все семейные заботы и тайны?.. И, стараясь не углубляться в дебри дальнейших рассуждений, Эга ухватился за это спасительное намерение: оно хоть отчасти успокоило его, сняло с души невыносимую свинцовую тяжесть, которая его давила…
Надо встать пораньше, застать Виласу дома. Эга написал на листке бумаги: «Разбуди меня в семь». Спустился в длинный нижний коридор, где были комнаты слуг, и повесил записку на ключ в дверях камердинера.
Поднявшись к себе, Эга вскрыл конверт. Письмо Виласы содержало одну скупую строчку: он напоминал Эге, что срок векселю на двести мильрейсов в Народном банке истекает через два дня…
— Проклятье, все сразу! — в ярости воскликнул Эга, бросая скомканное письмо на пол.
XVII
Ровно в семь утра камердинер разбудил Эгу. Как только скрипнула дверь, он резким движением сел на кровати, и тут же душа его содрогнулась; в ней ожили, тоже проснувшись, вчерашние мрачные заботы: Карлос, его сестра, утраченное навсегда счастье этого дома. Дверь на веранду оставалась открытой; бледный свет тихого утра сочился сквозь прозрачную штору из белой ткани. Эга, дрожа, огляделся и потом безвольно нырнул обратно под одеяло: ему хотелось насладиться остатком тепла и уюта, прежде чем выйти навстречу горестям предстоящего дня.
Разнежившись под одеялом, он засомневался, так ли уж необходимо спозаранку мчаться к Виласе… Да и с какой стати обращаться именно к нему? Речь идет не о деньгах, исках или юридических вопросах, где требуется опыт поверенного. Просто Эге нужно посвятить еще какого-то преданного человека в тайну, столь устрашающе деликатную, что он сам, узнав ее, томится тягостной неловкостью. Поглубже закопавшись в постель, так что был виден один нос, Эга убеждал себя: «Глупо ехать к Виласе!»
Однако и сам он не мог собраться с духом и рассказать все Карлосу не откладывая, нынче же утром, без лишних предисловий, по-мужски. И быть может, он ошибался вчера, полагая случившееся непоправимым крушением человеческой жизни?.. Неподалеку от имения его матери в Селорико, в селении Вузейас, был подобный случай: брат и сестра, не ведая о родстве, хотели пожениться. Все выяснилось, когда собрали бумаги для оглашения. Жених и невеста несколько дней ходили «пришибленные», как говорил падре Серафин; но в конце концов сами же над собой смеялись — уж очень им было забавно называть друг друга «братцем» и «сестричкой». А бывший жених, красивый парень, говорил, что «они чуть не перемешали всю семью». Здесь заблуждение зашло дальше и Карлоса с Марией связывают чувства более утонченные; но сердца их свободны от какой бы то ни было вины, оба они ни в чем не виноваты. И незачем думать, что жизнь Карлоса погублена навсегда… Неведение избавит его от угрызений совести; после первого потрясения он, разумеется, не перестанет страдать, но отчего? Лишь оттого, что кончились любовные утехи. Обычное оплакивание утраченной любви. И его муки будут куда менее жестокими, чем они были бы, к примеру, если бы Мария изменила ему с Дамазо!