Заслышав робкий стук в дверь, Эга испуганно замолк. Потом отодвинул задвижку. Конторщик в щелку прошептал:
— Там сеньор Карлос да Майа; я входил, а он остановился в коляске у подъезда, спрашивает сеньора Виласу.
Они заметались в панике! Эга в растерянности схватил шляпу Виласы. Управляющий обеими руками стал запихивать бумаги в ящик стола.
— Может, лучше сказать, что вас нет? — спросил конторщик.
— Да, да, так и скажи! — приглушенно вскричали оба. Они прислушались, все еще бледные от волнения. Коляска Карлоса загрохотала по мостовой; друзья облегченно вздохнули. Однако Эга тут же пожалел, что они спровадили Карлоса, — надо было без дальнейших колебаний и сантиментов рассказать ему все и показать бумаги. Одним прыжком перемахнули бы через пропасть!
— Но, друг мой, — возразил Виласа, отирая лоб платком, — такие дела делаются не спеша, с подходом. Необходимо приготовиться, набрать побольше воздуха, перед тем как нырнуть в самую глубину…
Так или иначе, рассудил Эга, больше толковать не о чем. Прочие бумаги из шкатулки уже не важны после письма Марии Монфорте к дочери. С ним Виласе и следует явиться в «Букетик» в половине девятого или в девять вечера, пока Карлос еще не ушел на улицу Святого Франциска.
— Но вы, друг мой, тоже должны быть там! — умоляюще воскликнул поверенный.
Эга обещал, что будет. Виласа вздохнул с некоторым облегчением. Но, провожая гостя до лестничной площадки, не выдержал и запричитал:
— И надо же случиться такому! Вот беда-то! А я преспокойно ужинаю себе в «Букетике»…
— А я — вместе с ними, на улице Святого Франциска!..
— Так до вечера!
— До вечера.
В тот день Эга не отважился вернуться в «Букетик» к обеду; он не в силах был обедать с Карлосом, видеть его в радости и покое — и знать, что на него неотвратимо, как сходящая на землю ночь, надвигается беда. Пошел «попросить тарелку супа» к маркизу, который после праздничного вечера сидел дома, закутав горло. Затем, в половине девятого, когда, по его расчетам, Виласе уже пора было быть в «Букетике», Эга оставил маркиза с капелланом за игрой в шашки.
Погожий день, нахмурившись под вечер, завершился мелким дождем; похолодало. Эга подозвал карету. В страшном волнении подъезжая к «Букетику», он увидел в дверях Виласу с зонтиком под мышкой; тот подворачивал брюки, собираясь уходить.
— Ну что? — крикнул ему Эга.
Виласа раскрыл зонт и прошептал из-под него, точно заговорщик:
— Ничего не вышло!.. Он сказал, что торопится и выслушать меня не может.
Эга в отчаянии топнул ногой:
— Ну, знаете!..
— А что мне было делать? Удерживать его силой? Отложили на завтра… Я приду утром, в одиннадцать часов.
Эга взбежал по ступенькам, ворча сквозь зубы: «Проклятие! Никак нам не покончить с этим делом!» Подошел к дверям кабинета Афонсо. Но не вошел. Через широкую щель между наполовину сдвинутыми портьерами он увидел часть теплой и уютной комнаты: мягкий розовый свет падал на обитую узорчатым штофом мебель; на ломберном столике ждали карты; на софе, с обивкой в тон прочей мебели, расположился в ленивой позе дон Диого: он глядел на огонь камина и поглаживал усы. Эга услыхал голос Крафта: тот с кем-то спорил, расхаживая по кабинету с трубкой в руке; его сменила неторопливая речь Афонсо, покойно откинувшегося на спинку кресла; внезапно все голоса заглушил голос Секейры, который яростно кричал: «Если завтра вспыхнет бунт, эта армия, которую вы, сеньоры, желаете распустить, ибо она, по вашему мнению, — рассадник безделья и праздности, эта армия будет вас же защищать… Вам легко рассуждать! Но не дай бог случиться смуте, без наших штыков вам придется плохо!..»
Эга прошел на половину Карлоса. В канделябрах еще горели свечи; пахло лавандовой водой и сигарами. Батиста сказал, что сеньор дон Карлос «ушел десять минут назад». Он пошел на улицу Святого Франциска! И останется там до утра! Эга не находил себе места, а впереди его ждал долгий, томительный вечер, и он решил забыться, спастись хоть ненадолго от терзавших его мыслей. В том же экипаже, который привез его в «Букетик», Эга отправился в Сан-Карлос. А потом поехал кутить к Аугусто с Тавейрой и двумя девицами — Пакой и Кармен-Философкой — и налег на шампанское. К четырем утра он здорово набрался и, лежа на софе, с чувством, но невнятно бормотал стихи Мюссе к Малибран… Тавейра и Пака, сидя в обнимку на одном стуле, он — со своим сладким видом шуло, она — тоже muy caliente[157], клевали лакомые кусочки. А Кармен-Философка, объевшаяся, в расстегнутом платье, сняв корсет и завернув его в «Новости», брякала ножом по краю тарелки и напевала, тупо уставившись на пламя газовых рожков:
Senor alcalde mayor No prenda usted los ladrones…[158]