— Вы знаете почерк вашей матери, не правда ли?.. Так вот, я принес ее письмо, адресованное вам… Этот документ хранился у Гимараэнса вместе с другими бумагами, которые ваша матушка отдала ему в семьдесят первом году, накануне войны… Он хранил их до сих пор, хотел передать вам, но не знал, где вы живете. А недавно он случайно увидел вас в экипаже со мной и Карлосом напротив модного магазина, когда мы ехали из «Берлоги». Гимараэнс тотчас обратился к поверенному в делах семейства Майа и вручил ему эти бумаги, с тем чтобы он передал их вам… И с первых же слов, к нашему великому изумлению, стало ясно, что вы родственница Карлоса, причем очень близкая…
Он выпалил все эти слова скороговоркой, почти на одном дыхании, отчаянно жестикулируя. Она плохо понимала и, охваченная неясным ужасом, была бледна как полотно. Чуть слышно она прошептала: «Но…» И снова умолкла, не сводя изумленных глаз с Эги, который теперь склонился над софой и дрожащими руками развязывал ящичек из-под сигар. Наконец он вынул из него одну бумагу и снова стал поспешно сыпать словами, словно на бегу:
— Ваша мать вам никогда не говорила об этом… По очень серьезной причине… Она бежала из Лиссабона, бежала от своего мужа… Я говорю об этом грубо и прямо, простите меня, но в такую минуту не подобает выражаться обиняками… Вот это письмо! Вы узнаете почерк вашей матери? Это ее рука, не правда ли?
— Да! — воскликнула Мария и потянулась к бумаге.
— Простите! — крикнул Эга, резко отдергивая письмо. — Я человек посторонний! Вы ознакомитесь с тем, что здесь написано, только после моего ухода.
Эга поступил так по наитию, избавляя себя от необходимости быть свидетелем ее потрясения, когда она обо всем узнает. И он продолжал настаивать на своем. Он оставит ей все эти бумаги, они принадлежали ее матери. Она прочтет их, когда он уйдет, узнает всю жестокую правду… Затем он извлек из кармана две толстые пачки денег, конверт с аккредитивом на парижский банк и положил все это на стол вместе с письмом Марии Монфорте.
— Еще два слова. Карлос полагает, что вам следует теперь же уехать в Париж. Вы и ваша дочь имеете право на часть состояния, которым владеет семейство Майа, ибо вы и она принадлежите к этому семейству… В этом конверте аккредитив на парижский банк — на ближайшие расходы… Поверенный Карлоса уже заказал для вас вагон-салон. Когда вы назначите день отъезда, прошу вас, дайте мне знать, я приду на вокзал… Кажется, все. А теперь я должен вас оставить…
Эга быстро схватил шляпу и дотронулся до бессильно упавшей, холодной руки Марии:
— Такова воля рока! Вы молоды, вас многое еще ждет впереди, у вас есть дочь — ваше главное утешение… Не знаю, что еще вам сказать!
Он глубоко вздохнул и поцеловал ей руку; она не отняла руки, не произнесла ни слова; близкая к обмороку, она стояла перед ним в трауре, прямая, бледная, как мраморное изваяние. Эга убежал.
— На телеграф! — крикнул он кучеру.
И только на улице Золота пришел в себя, снял шляпу, перевел дух. И повторил про себя все слова утешения, которые мог бы сказать Марии Эдуарде: она молода и красива; грех ее был неосознанным; время успокоит любую боль; взамен своей утраты она обрела почетное родство, значительное состояние; она станет жить в Париже, гостеприимном городе, где ее прекрасные глаза и тысячефранковые билеты обеспечат ей всеобщее поклонение…
— Положение красивой богатой вдовы, — сказал наконец Эга вслух. — В жизни бывает много хуже.
Отправив телеграмму, Эга отпустил карету. Утешаясь ясностью зимнего дня, он пешком вернулся в «Букетик» и поднялся в кабинет Афонсо написать обещанное Карлосу подробное письмо. Виласа уже сидел за работой, в бархатной шапочке, разбирая бумаги Афонсо и подготавливая расчет слуг. Пообедали поздно. Оба курили у камина, когда слуга доложил, что у дома какая-то дама в экипаже спрашивает сеньора Эгу. Виласа и Эга переполошились. Неужели Мария решилась на какой-нибудь отчаянный шаг? У Виласы затеплилась надежда: вдруг открылось нечто новое и оно спасет их от «убытка»? Эга, дрожа, вышел на улицу. Он увидел закутанную в просторный ulster Мелани с письмом от мадам.
При свете фонаря Эга вскрыл конверт; в нем была чистая карточка, и на ней карандашом было написано: «Я решила ехать в Париж завтра».
Эга подавил любопытство и не стал расспрашивать Мелани о мадам. Взбежал по ступенькам и в сопровождении Виласы, ожидавшего в прихожей, поспешил в кабинет Афонсо, чтобы написать Марии. На листе бумаги с траурной каймой он известил ее (кроме подробностей относительно багажа), что вагон-салон заказан до Парижа и что он, Эга, будет иметь честь увидеться с ней на вокзале Санта-Аполония. Потом положил письмо в конверт и остановился в нерешительности, держа перо на весу. Написать на конверте: «Мадам Мак-Грен» или «Доне Марии Эдуарде да Майа»? Виласа советовал первое, поскольку по закону она еще не была признана членом семейства Майа. Но Эга возразил, что она уже и не мадам Мак-Грен…