Аленкар сделал презрительный жест. Никогда повар «Брагансы», этот жалкий французишка, не сумеет приготовить благородные яства старой Португалии, куда ему! Да ладно. Он будет ровно в шесть, чтобы восславить как положено своего дорогого Карлоса.
— Вы тоже идете, дети мои?
Карлос и Эга собирались в «Букетик» — навестить старое гнездо.
Поэт сказал, что не станет мешать паломничеству по святым местам. Он проводит маэстро. Ему в ту же сторону: Баррадас живет неподалеку… Он талантлив, этот Баррадас!.. Немного темноватые тона, незавершенность, грязноватый мазок, но кисть уверенная и проворная…
— А была у него тетушка, доложу я вам, — Леонор Баррадас! Какие глаза, какой стан! И не просто красавица! А сама душа, поэзия, самопожертвование!.. Теперь уж подобных ей женщин нет, всё в прошлом! Так уговорились — в шесть!
— Ровно в шесть, без опоздания!
Закурив сигары, Аленкар и маэстро удалились. И скоро Карлос и Эга тоже покинули отель и медленно пошли рука об руку по улице Старинного клада.
Разговаривали о Париже, о молодых людях и женщинах, с которыми Эга познакомился четыре года назад, когда так весело проводил там зиму в апартаментах Карлоса. И, к удивлению Эги, какое бы имя он ни упоминал, любому из них, увы, сопутствовал недолгий блеск и внезапный конец ветреной молодости. Люси Грей — умерла. Мадам Конрад — умерла… А Мари Блонд? Располнела, обуржуазилась, замужем за фабрикантом стеариновых свечей. Светловолосый поляк? Уехал, исчез. А месье де Менан, покоритель сердец? Супрефект в департаменте Ду. А тот молодой бельгиец, который жил рядом? Разорился, играя на бирже… И еще многие — умерли, исчезли, погрязли в парижском болоте!
— Выходит, мой милый, наше житье здесь, в Лиссабоне, простое, мирное, скучное, — во много раз лучше.
Они проходили по Лорето; и Карлос остановился и оглядел площадь, стараясь вновь проникнуться духом этого древнего центра столицы. Все, как прежде. Тот же сонный часовой бродит вокруг печальной статуи Камоэнса. Те же красные полотнища с церковными символами в дверях двух церквей. Отель «Альянс» все так же безмолвен и пуст. Яркое солнце заливает мостовую; кучера в шляпах набекрень настегивают кляч; три торговки рыбой идут с корзинами на голове, покачивая мощными, крутыми бедрами. На углу курят какие-то бездельники в лохмотьях; на другом углу, возле Гаванского Дома, тоже курят, беседуя о политике, другие бездельники, во фраках.
— Ужасно смотреть на это со стороны! — воскликнул Карлос. — Я говорю не о городе, а о людях. Уродливые, изжелта-бледные, неопрятные, вялые, озлобленные, мрачные!..
— Однако Лиссабон вовсе не одинаков, — возразил Эга убежденно. — Он очень разный! Ты должен взглянуть на Авениду… Давай пройдемся еще по Авениде, а потом — в «Букетик»!
Они пошли по Шиадо. На противоположной стороне тенты над витринами магазинов отбрасывали густую зубчатую тень. И Карлос узнавал стоявших у тех же дверей тех же субъектов, что и десять лет назад, все так же прислонившихся плечом к косяку, все в той же меланхолической позе. Морщины избороздили их лица, их волосы поседели, но они оставались на своем посту, у тех же самых дверей, постаревшие, с погасшими глазами, но в модных воротничках. Не доходя книжной лавки Бертрана, Эга вдруг со смехом тронул Карлоса за локоть:
— Взгляни-ка, ты видишь, кто стоит у кондитерской Балтрески?
Там стоял Дамазо. Пузатый, лоснящийся, отяжелевший, с цветком в петлице, с огромной сигарой в зубах, он олицетворял тупое самодовольство сытого и счастливого жвачного животного. Завидев своих бывших друзей, он сделал было движение укрыться в кондитерской, чтобы избежать встречи. Но неведомо почему, словно под воздействием неодолимой силы, он вдруг очутился перед Карлосом и протянул ему руку, расплываясь в улыбке сияющей физиономией.
— О, ты здесь!.. Какой сюрприз!
Карлос протянул ему два пальца, тоже улыбаясь, безразличный и забывший обо всем.
— Да, я здесь, Дамазо… Ну и как тут?
— Ах, в этом заурядном городишке… И надолго ты приехал?
— На неделю-другую.
— Остановился в «Букетике»?
— В «Брагансе». Да ты не тревожься. Я все больше за границей.
— Еще бы!.. Я и сам был в Париже три месяца назад, жил в «Континентале»…
— А!.. Что ж, рад встрече, прощай!
— Прощайте, друзья. Ты выглядишь что надо, Карлос, даже помолодел!
— Разве что на твой взгляд, Дамазо.
В выпученных глазах Дамазо и в самом деле ожил прежний огонь восхищения, он глядел вслед Карлосу, изучая его редингот, цилиндр, походку, как в те времена, когда Майа был для него воплощением столь любезного его сердцу высшего шика, того, «что можно увидеть лишь там, за границей…».