— Корабль?
— Ну да, сеньор, зафрахтовать на средства нации корабль, посадить на него короля, королевскую семью и всю эту шайку министров, политиков, депутатов, интриганов и прочая и прочая, и пусть себе плывут, куда хотят.
Карлос улыбался, порой пытаясь его разубедить:
— Но вы уверены, сеньор Висенте, в том, что, едва эта «шайка», как вы точно выразились, покинет гавань, все наши больные вопросы будут разрешены и все станут утопать в блаженстве?
Нет, сеньор Висенте не такой осел, чтобы так думать. Но ежели вся «шайка» исчезнет, разве его милости неясно? Страна освободится; и тогда ею смогут управлять передовые и образованные люди…
— Знаете, в чем наша беда? Нами управляют плохо не по злой воле, а потому, что правители наши — скопище невежд. Они ничего не знают. Ничегошеньки. Они не злодеи, а просто тупые неучи.
— Согласен. Но все же позаботимся о наших с вами делах, дружище, — говорил Карлос, смотря на часы и обмениваясь с подрядчиком крепким shake-hands. — Поторопите рабочих. Вас просит об этом не домовладелец, а единомышленник.
— Не пройдет и двух дней, ваша милость, как помещения нельзя будет узнать, — отвечал подрядчик, снимая берет.
В «Букетике» точно в полдень колокольчик призывал к завтраку. Почти всегда Карлос заставал деда уже в столовой, где тот заканчивал просматривать газету, сидя у камина, не топившегося в эти теплые осенние дни, но зато уставленного оранжерейными цветами.
Кругом в горках резного дуба мягко отсвечивала своим массивным и сдержанным великолепием старинная посуда; на овальных гобеленах, украшавших обшитые панелями стены, изображались сцены из баллады: средневековые охотники напускают сокола, дама, сопровождаемая пажами, кормит лебедей на озере, рыцарь с опущенным забралом едет по берегу реки; и, контрастируя с темным деревянным потолком из резного каштана, цветами и хрусталем, сиял стол.
Преподобный Бонифасио, с тех пор как он обрел сей титул, вкушал пищу вместе с хозяевами, величественно восседая на белоснежной скатерти под сенью большого букета роз. Лишь здесь, в аромате роз, почтенный кот соглашался лакать с невозмутимой медлительностью молочные супы, подаваемые ему в страсбургской фаянсовой чашке. Насытившись, он выпрямлялся, распускал перед грудью пышный хвост, закрывал глаза и, топорща усы, раздувшийся, словно шар из белого в золотую крапинку меха, предавался сладостному послеобеденному отдыху.
Афонсо, как он сам со смущенной улыбкой признавался, к старости сделался отчаянным гурманом и с придирчивой сосредоточенностью смаковал шедевры французского повара, которого нынче держал, — закоренелого бонапартиста с несносным нравом, имевшего поразительное сходство с императором и прозывавшегося месье Теодор. Завтраки в «Букетике» были изысканными и долгими; за кофе беседа продолжалась, и так незаметно проходил час-полтора, пока Карлос, взглянув на часы, не вспоминал о своем врачебном кабинете. Он выпивал рюмку шартреза, торопливо закуривал сигару.
— За дело, за дело! — подгонял он себя.
А дед не спеша набивал трубку и завидовал внуку: ведь ему, Афонсо, остается лишь бродить целый день в одиночестве по дому…
— Когда твоя лаборатория наконец будет оборудована, я стану навещать тебя там, ты сможешь поручить мне химические опыты.
— И ты прославишься как великий химик. Ты же увлекался наукой.
Старик улыбнулся:
— Этот остов уже ни на что не годен, сынок. Он уже просится в вечность.
— Что-нибудь привезти тебе из Байши, из этого Вавилона? — спрашивал Карлос, поспешно застегивая перчатки.
— Желаю тебе успеха!
— Вряд ли я смогу им похвастаться…
И в своем dog-cart, запряженном прелестной кобылкой по кличке Бездельница, или фаэтоне, которым восхищался весь Лиссабон, Карлос с шиком отправлялся в Байшу, на «работу».
Его кабинет для приема больных был погружен в дремотный покой, и мебель, обитая плотным темно-зеленым бархатом, пылилась в полутьме, образуемой зелеными шелковыми, уже выгоревшими шторами. Зато приемную, где все три окна были распахнуты, заливал солнечный свет, и она выглядела празднично: кресла вокруг столика протягивали свои объятия, приглашая к приятному отдыху, белая клавиатура фортепьяно с приготовленными нотами, сияя, ждала, что зазвучат «Песни» Гуно; но ни одного пациента до сих пор не появлялось. И Карлос закуривал папиросу «Лаферм» и растягивался с журналом на диване, в то время как его слуга клевал носом над «Новостями», притулившись на банкетке в роскошной приемной. Но журнальные статьи тоже, казалось, были пропитаны сонной скукой кабинета: вскоре Карлос начинал зевать и журнал выпадал из его рук.