— Неужто тебе в ней не жарко?
— Да, она малость тяжеловата, но я простужен.
И Эга вновь опустился на диван, выставив лакированный остроносый ботинок, затем оглядел кабинет в монокль.
— Ну, а ты чем занимаешься, расскажи мне… У тебя здесь великолепно!
Карлос поведал ему о своих намерениях, о будущих трудах на благо общества, об устройстве лаборатории…
— Прости, не скажешь ли, во что тебе все это обошлось? — прервал его Эга и, поднявшись, принялся ощупывать бархат портьер и рассматривать резное черного дерева бюро.
— Я не знаю. Надо спросить у Виласы…
Эга, держа руки в просторных карманах шубы, продолжал обозревать кабинет, задумчиво роняя:
— Бархат придает строгость… А темно-зеленый цвет — самый благородный, самый безупречный… Он имеет свойство успокаивать и будит мысль… Как хорош этот диван. Настоящее ложе любви…
Он перешел в приемную и занялся пристальным изучением украшавших ее предметов.
— Ты просто царь Соломон, Карлос! Прелестные обои, и кретончик весьма приятный.
Эга пощупал и кретон. Потом заинтересовался ржаво-серебристыми листьями бегонии в руанской вазе. Он поминутно спрашивал о цене того или иного предмета, но, увидев на фортепьяно «Песни» Гуно, не мог скрыть растроганного удивления:
— Вот любопытно… Никак не ожидал! «Баркарола»! Она восхитительна, не правда ли?..
Что же, дева молодая, Молви, куда нам плыть? Ветер, паруса вздымая…— Я немного охрип… Эта баркарола так связана для меня с Фосом…
Карлос, скрестив руки на груди, остановился перед Эгой и воскликнул, пораженный:
— Эга, ты ли это? Я тебя просто не узнаю! Ты совсем не похож на прежнего Эгу!.. Да, кстати, о Фосе… Кто эта мадам Коэн, почтившая своим присутствием Фос, которую ты в многочисленных письмах — истинных поэмах, — полученных мною от тебя в Берлине, Гааге, Лондоне, воспевал, подобно автору Песни Песней?
Легкий румянец покрыл лицо Эги. Небрежно протирая монокль белоснежным шелковым платком, он ответил:
— Одна еврейка. Потому я и прибегал к библейским образам. Она — супруга Коэна, ты его должен знать, он — управляющий Национальным банком!.. Довольно об этом. Она — очаровательная женщина… А муж ее — грубая скотина… Обычный курортный флирт. Voila tout[9].
Все это Эга произносил нехотя, прохаживаясь и попыхивая сигарой; краска не сходила с его лица.
— Но расскажи мне, черт побери, как вы живете в вашем «Букетике»? Как дедушка Афонсо? Кто у вас бывает?
В «Букетике» дедушка по-прежнему играет в вист со своими старыми партнерами: доном Диого, одряхлевшим львом, до сих пор подвивающим усы и всегда с розой в петлице, Секейрой, день ото дня все более согбенным и страдающим апоплексией… графом де Стейнброкеном…
— Этого я не знаю. Он что, эмигрант?.. Поляк?..
— Нет, финляндский посланник… Он пожелал арендовать у нас конюшни и сию простую сделку до такой степени усложнил разного рода дипломатическими тонкостями, бумагами и актами, скрепленными государственной печатью, что бедный Виласа, замороченный графом, чтобы отвязаться от него, направил его к дедушке. Дедушка, также сбитый им с толку, предложил графу пользоваться конюшнями бесплатно. Стейнброкен воспринял это как услугу, оказанную его правительству и всей Финляндии, и явился благодарить дедушку со всем своим штатом: секретарем дипломатической миссии, консулом, вице-консулом…
— Бесподобно!
— Затем дедушка пригласил графа на ужин… И поскольку обнаружилось, что тот человек воспитанный, джентльмен, страстный поклонник всего английского, большой ценитель вин и к тому же превосходно играет в вист, дедушка стал принимать его. И теперь граф почти не покидает «Букетика».
— Ну, а из молодых?
— Из молодых бывает Тавейра, как всегда, весьма чинный, он теперь служит в Налоговом управлении; некто Кружес (Эга его не знает) — сумасбродный шалопай, композитор и пианист не бог весть какого таланта; маркиз де Соузелас…
— А женщины?
— Женщин некому принимать. «Букетик» — прибежище холостяков. Бедная виконтесса…
— Да, мне известно. Апоплексический удар…
— Мозговое кровоизлияние. Да, еще бывает молодой Силвейра, он появился у нас недавно…
— Этот идиот из Резенде?
— Он самый. Он овдовел и приехал в Лиссабон с Мадейры, где так и не вылечился от чахотки. В трауре с головы до пят… словно только что с похорон.
Эга развалился в кресле с тем довольным и счастливым видом, который поразил Карлоса еще в начале их встречи, и произнес, потирая руки: