— Как! Вы все еще сражаетесь? — воскликнул Карлос, отдергивая портьеру и входя к игрокам; до кабинета долетел отдаленный стук бильярдных шаров.
Афонсо придвинул свою взятку и, обернувшись к внуку, с интересом осведомился:
— Ну как она? Уснула?
— Ей много лучше!
Они говорили о первой серьезной пациентке Карлоса, молодой женщине, уроженке Эльзаса, которая была замужем за здешним булочником Марселино и славилась в квартале прекрасными белокурыми волосами, всегда заплетенными в две толстые косы. Она едва не умерла от воспаления легких, и, хотя теперь кризис миновал, Карлос, поскольку булочная помещалась напротив «Букетика», нередко по вечерам пересекал улицу, чтобы взглянуть на больную и успокоить Марселино, неотлучно сидевшего в накинутом на плечи плаще у постели жены: подавляя тяжелые вздохи, он что-то царапал в своей приходо-расходной книге.
Афонсо живо интересовался болезнью эльзаски и был преисполнен благодарности к ней за то, что Карлосу удалось ее спасти. Старик с умилением отзывался о молодой женщине, о ее миловидности, эльзасской опрятности, благодаря чему булочная теперь процветает… Желая ускорить ее выздоровление, Афонсо даже послал ей шесть бутылок «Chateau-Margaux»[11].
— Выходит, опасность миновала, окончательно миновала? — спросил Виласа, запуская пальцы в табакерку и всем своим видом проявляя озабоченность.
— Да, она почти здорова, — отвечал Карлос, подходя к камину и грея замерзшие руки.
На улице просто ужасная стужа! С вечера сильно похолодало, и на ясном, высоком небе звезды теснились и сияли отточенными стальными остриями; и ни один из присутствующих не мог припомнить, чтобы когда-нибудь при его жизни термометр опускался так низко. Впрочем, Виласа утверждал, что в зиму шестьдесят четвертого январь был еще суровее…
— Пожалуй, следует согреться пуншем, не правда ли, генерал? — обратился Карлос к Секейре, шутливо похлопав его по могучему плечу.
— Не возражаю, — пробормотал Секейра, с сосредоточенной неприязнью взиравший на своего червонного валета.
Карлос, все еще замерзший, перемешал, разбросав, угли в камине: посыпались золотые искры и вновь вспыхнуло веселое пламя и заиграло красным отсветом на медвежьей шкуре, где раздобревший Преподобный Бонифасио, развалясь, мурлыкал от наслаждения.
— Эга должен быть счастлив, — вновь заговорил Карлос, пододвигая ноги к огню. — Наконец-то шуба ему пригодилась. Кстати, кто-нибудь из сеньоров видел Эгу в последние дни?
Никто ему не ответил: все были захвачены карточной баталией. Длинная рука дона Диого рассеянно собрала взятку и медленно, среди всеобщего молчания, выбросала трефовую карту.
— О Диого! О Диого! — вскричал Афонсо, содрогнувшись, словно его пронзили кинжалом.
Но он сдержался, а генерал, с разгоревшимися глазами, тут же пристроил своего валета; Афонсо, донельзя расстроенный, выложил трефового короля; Виласа с треском ударил по столу тузом. И среди игроков незамедлительно разгорелся спор вокруг дона Диого, а Карлос, у которого карты вызывали отвращение, наклонясь, принялся чесать мягкий живот почтенного Бонифасио.
— Ты о чем-то спрашивал, сынок? — Афонсо, все еще раздосадованный, встал из-за стола, чтобы набить трубку, служившую ему утешением в неудачах. — Про Эгу? Нет, его никто не видел, он больше здесь не появлялся! Он не больно-то хорошо воспитан, твой Джон…
При имени Эги Виласа перестал тасовать карты и с явным любопытством осведомился:
— А что, он все собирается купить дом?
Афонсо опередил Карлоса с ответом, улыбаясь и раскуривая трубку:
— Он собирается купить дом, завести экипаж, держать лакеев, устраивать литературные вечера, публиковать свою поэму, черт его побери!
— Он был у меня в конторе, — вновь заговорил Виласа, продолжая тасовать карты. — Расспрашивал, во сколько обошелся врачебный кабинет Карлоса, мебель и прочее. Зеленая бархатная обивка, видно, свела его с ума… Поскольку он друг нашего дома, я не стал от него скрывать, что почем, и даже показал ему счета. — Тут Виласа обратился к Секейре, предупреждая его вопрос: — У его матери есть средства, и, думаю, она дает сыну достаточно. Но, по-моему, он собирается заняться политикой. У него есть способности, он хорошо говорит, отец его тоже подвизался на общественном поприще… Все дело в честолюбии.