Атом повествовал обо всем этом в монологе, столь же усеянном образами, как плащ пресвятой девы — звездами, и сей монолог был признанием Эги в любви к супруге Коэна. За ним следовала пантеистическая интермедия: гремели хоры цветов и хоры светил, воспевая на языке лучей и ароматов красоту, грацию, чистоту и божественную душу Эстер — душу Ракел… Вслед за интермедией развертывалась горестная драма: бегство еврейской семья через леса, кишащие ведьмами, и дикие средневековые селения; перекресток, где их ждал на рослом скакуне с тяжелым копьем принц Франк, подоспевший защитить Эстер от толпы религиозных фанатиков, которая гналась за ними, чтобы сжечь раввина и его еретические книги; сражение и принц, пронзенный копьем рейтара, умирает на груди прекрасной Эстер, которая также испускает последний вздох, сливаясь с принцем в предсмертном поцелуе. Все это извергалось бурным, клокочущим потоком фраз со всеми модными красотами и вымученной выспренностью стиля, обилием красок, безудержно расточаемых автором, дабы подчеркнуть колорит эпохи.
В конце Атом восклицал с гулкой торжественностью полнозвучного органа: «Так остыло, остановилось отважное сердце, в котором я обитал; и я, улетучившееся начало жизни, ныне свободный, взмыл к звездам, унося с собой чистую сущность этой бессмертной любви».
— Ну, что ты скажешь? — проговорил Эга в изнеможении и весь дрожа.
Карлос мог лишь ответить:
— Весьма выразительно.
И затем уже всерьез похвалил некоторые сцены, хор цветов, чтение Екклезиаста — ночью, на развалинах башни Оттона — и многие персонажи, созданные поэтической фантазией автора.
Эга, по обыкновению куда-то спешивший, сложил рукопись, облачился в редингот и уже со шляпой в руке спросил:
— По-твоему, это заслуживает внимания?
— Ты хочешь издать?
— Нет, но я хотел бы… — И Эга замолчал, залившись краской.
Карлос все понял лишь несколько дней спустя, наткнувшись в «Газете Шиадо» на сообщение «об имевшем место в доме многоуважаемого сеньора Якоба Коэна чтение нашим другом Жоаном да Эгой одного из наиболее ярких эпизодов его книги «Мемуары Атома». И далее журналист делился с читателями собственным впечатлением: «В этом эпизоде описываются муки, выпавшие во времена религиозной нетерпимости на долю тех, кто был привержен Закону Израилеву. Какая мощь фантазии! Какая изысканность стиля! Впечатление было поистине необычайным, и, когда наш друг закончил чтение сценой, где герой погибает, мы увидели слезы на глазах многочисленных уважаемых представителей еврейской общины». Эга пришел в бешенство! Бледный и растерянный, он ворвался вечером в кабинет к Карлосу:
— Вот скоты! Ну и скоты эти писаки репортеры! Читал? «Слезы на глазах многочисленных и уважаемых представителей еврейской общины»! Сделали меня посмешищем… И еще «изысканность стиля»! Что за ослы! Что за идиоты!
Карлос, разрезавший листы новой книги, утешал его. Такова уж наша национальная манера говорить о произведениях искусства… Не стоит так выходить из себя…
— Нет, честное слово, мне хотелось разбить физиономию этому гнусному писаке!
— Ну и что же ты этого не сделал?
— Он — приятель Коэнов.
И, продолжая изливать хулу на газетных писак, Эга, словно тигр, метался по кабинету. В конце концов безразличие Карлоса заставило его накинуться на друга:
— Что это за книга, от которой ты не можешь оторваться? «Nature parasitaire des accidents de L'impaludisme…»[19] Какая blague[20] твоя медицина! Вот скажи мне: отчего, когда я ложусь в постель, у меня такой зуд в руках?
— Черви, насекомые… — пробормотал Карлос, не отрывая глаз от книги.
— Сам ты насекомое! — рассердился Эга, хватаясь за шляпу.
— Ты уже уходишь, Джон?
— Ухожу, у меня дела. — Задержавшись возле портьеры, Эга грозно потряс зонтиком и повторил, чуть не плача от злости: — Эти ослы репортеры! Отбросы общества!
Минут через десять Эга неожиданно вернулся и, уже успокоившись, проговорил:
— Послушай. Я совсем забыл. Хочешь, я представлю тебя графу и графине Гувариньо?
— Никакого особенного желания у меня нет, — отвечал Карлос, помолчав и поднимая глаза от книги. — Но и особенных возражений тоже.
— Прекрасно, — сказал Эга. — Они давно хотят с тобой познакомиться, графиня мне просто покою не дает… Умнейшие люди, приятнейший дом… Итак, решено! Во вторник я заеду за тобой в «Букетик», и мы отправимся «гувариниться».
Карлос остался размышлять над предложением Эги и тем, что тот деликатно подразумевал под «настояниями» графини. Он вспомнил, что графиня — близкая подруга Ракели Коэн: в последний раз, в Сан-Карлосе, соседство их лож позволило ему подметить брошенные ею в его сторону взгляды… Да, если пользоваться лексиконом Тавейры, графиня определенно «делала глазки» Карлосу. Карлос находил ее весьма пикантной: кудрявые рыжие волосы, заносчиво вздернутый носик, темные, блестящие, выразительные глаза. Она была отлично сложена, и ее белая кожа была, как это ощущалось даже издали, нежна, словно атлас.