— Матильда!
Ни слова в ответ. Однако она не спала: в каюте слышался шорох.
— Открой. Надо поговорить.
— Слушаю.
— Нет, не так. Открой на минутку.
Ланнек уже почти улыбался: верхняя губа у него изогнулась от игривых мыслей. А ведь верно! Они еще ни разу не поцеловались на борту собственного судна.
— Открой, Матильда!
Он старался говорить как можно ласковее. Пригнулся, услышал за дверью приближающиеся шаги.
— Хватит злиться! Я объясню тебе…
Ланнек больше не вспоминал об их пустячной размолвке в полдень. С этим покончено! Он готов заключить жену в объятия.
— Открой скорее!
Защелка отодвинулась. Дверь приоткрылась, Матильда выглянула, но лицо ее осталось все таким же суровым.
— Что случилось? — осведомилась она.
Ланнек почувствовал, как улыбка застывает у него на губах, но все-таки потянулся к двери.
— Да перестань же злиться! — промямлил он. — Уверяю тебя, я…
Дверь захлопнулась, защелка встала на место, и раздались два шлепка — обувь сбросили на пол. Ланнек занес кулак. Было мгновение, когда он чуть не грохнул в дверь, но затем рука поднялась еще выше и наткнулась на переносной фонарь, который держали в кают-компании на случай, если откажет электричество. Абажур у него был зеленый.
Ланнек ухватился за днище, секунду поколебался, потом пожал плечами и рванул изо всех сил. Жест пришлось повторить: фонарь был закреплен надежно.
Кают-компания наполнилась грохотом. За дверьми кто-то заметался. Это, конечно, Кампуа. Наверняка ломает себе голову: уж не стряслось ли что-нибудь с судном?
Ланнек ушел к себе, захлопнул дверь и, не раздеваясь, бросился на койку.
Несколько минут он пролежал, даже не прислушиваясь к тому, что происходит за переборкой. А когда все поуспокоилось, различил голос жены и понял, что Матильда с феканцем наводит порядок или просто подсчитывает убытки.
3
Он проспал два часа, а в пять уже сидел в кают-компании под переносным фонарем без абажура — его успели водворить на место. Молча — так уж было заведено — феканец поставил перед Ланнеком на зеленое сукно стола чашку с кофе.
Подобно тому как факиры приводят себя в гипнотическое состояние, созерцая хрустальный шар, Ланнек обладал способностью служанок и домохозяек отвлекаться от действительности за чашкой кофе с молоком.
Чашка была огромная, из фаянса, толщиной чуть ли не в сантиметр. Сгущенку Ланнек подливал сам из продырявленной в двух местах банки.
В эту минуту он еще качался на полпути между сном и явью: зевал, расправлял затекшие члены. И аромат горячей сладкой жидкости лишь постоянно вытеснял другой запах, тоже занимавший определенное место в монотонном течении дней, — запах только что покинутой койки. Ланнек никогда не осмелился бы признаться, что, ложась вздремнуть после обеда, он втягивает воздух ноздрями с тем же наслаждением, что и лошадь, вернувшаяся в родную конюшню. А когда он проводил несколько дней на берегу, ему было не по себе в любой другой постели — даже в постели собственной жены.
— Кампуа!
Ланнек не повысил голос: он знал, что феканец где-то поблизости.
— Ветер переменился?
Даже подремывая за чашкой кофе с молоком, он мысленно следил за ходом судна. Точно так же, отдыхая, он сквозь сон отметил, что часа в четыре бриз ослаб и уступил место дождю, время от времени принимавшемуся хлестать по иллюминаторам каюты.
Теперь он слышал, как волны бьют о корпус парохода, и удары их подсказывали ему, что подул встречный ветер.
— Норд-вест, — подтвердил Кампуа.
Только что стемнело. Две электрические лампочки, сочтенные Матильдой слишком тусклыми, освещали кают-компанию, где в чашке дымился кофе, за которым, упершись локтями в стол, Ланнек оцепенело просиживал десять минут, отведенные на то, чтобы стряхнуть сон.
Когда идешь через Фламандские банки, норд-вест означает, что погода будет скверная, может быть и туман вдобавок. Ну, об этом еще хватит времени поразмыслить.
На зеленом покрывале валялась газета — в нее что-то заворачивали, и Ланнек машинально, не собираясь читать, пододвинул ее к себе. Газета, оказавшаяся маленьким провинциальным листком из департамента Нижней Сены, была раскрыта на колонке с объявлениями:
«Пивная-ресторан Шандивера.
Самое современное и веселое заведение в городе.
Каждый день играет оркестр».
Ланнек посмотрел на дверь жениной каюты, потом на иллюминатор, дочиста обмытый дождем, лившим все сильней.
Кан… Пивная Шандивера… Дождь… Матильда… Их помолвка…
Дождь, непрерывный дождь, особенно по вечерам…
В такой вот дождливый вечер Ланнек и забрел к Шандиверу. Он командовал тогда пароходом, разгружавшимся в Кане.
По еле освещенному тротуару скользили тени, но в громадной пивной было тепло, царило возбуждение, звучали смех, обрывки разговоров, музыка, стук бильярдных шаров и бокалов. Пахло пивом, кофе, страсбургскими сосисками.
По правде сказать, Ланнек просто искал себе подружку, когда заметил Матильду, сидевшую рядом с матерью. Он даже помнит, как медленно, словно стараясь растянуть удовольствие, они ели пирожные.
С чего ему взбрело в голову бросать на девушку красноречивые взгляды? Она улыбнулась. Потом рассмеялась. Мать ничего не поняла, но на всякий случай обшарила глазами соседние столики.
«Выйдите к туалетам», — твердил взор Ланнека.
Он был в парадной капитанской форме, чисто выбрит.
В конце концов девушка поднялась, направилась к туалетам, и он нагнал ее.
«Нельзя ли увидеться с вами без посторонних?»
Она прыснула со смеху, хотя и не без нервозности, — так ее поразила подобная смелость.
«Почему вы не отвечаете?»
«Но я же вас не знаю».
«Зато я все про вас узнаю. Узнаю, где вы живете.
И буду ждать у подъезда».
Ланнек сам не верил тому, что мелет, и все же от нечего делать так увлекся игрой, что пошел вслед за ними до дома на улице Сен-Пьер, где они занимали квартиру над обувным магазином.
— Кампуа!
Феканец выскочил из коридора, в уголке которого прятался, как паук.
— Моя жена спит?
— Не знаю.
Ланнек отхлебнул кофе и раскурил свеженабитую трубку. Он разомлел от воспоминаний, хотя вспоминались ему разные глупости: как вечерами он подолгу ожидал на безлюдной улице, пока Матильда не выбегала из дому, чтобы сообщить, что ей сегодня не выбраться, или бросала записку из окна прямо в грязь, а он подбирал.
Ланнек допил кофе, со вздохом поднялся, снял с вешалки дождевик, обмотал шею синим шерстяным шарфом. В последний раз перед уходом взглянул на каюту жены, и тут дверь отворилась.
— Эмиль! — окликнула Матильда.
— Да?
— Хочу предупредить: если ты не устроишь так, чтобы мы с тобой ели вдвоем, ноги моей не будет в кают-компании.
— Но…
— Остальным придется обедать отдельно.
С этими словами она захлопнула дверь, а Ланнек медленно поднялся по трапу на палубу и нахмурился: волна становилась все выше. Мимо в темноте пробежали два человека; одного из них, боцмана, капитан успел перехватить.
— В чем дело?
— Привязываем коров. Одна чуть не сломала себе ногу.
Спору нет, «Гром небесный» — хорошее судно. Но, как у всех английских судов старой постройки, корпус у него длинный и узкий, поэтому чертовски валкий.
Ланнек выбрался на мостик и различил два силуэта: поближе к нему — Жорж Муанар, позади — г-н Жиль.
В таких случаях он не здоровался, а бурчал нечто невнятное. Затем отыскивал глазами ближайший маяк, бросал взгляд на компас и, если нужно, на карту.
— Южный Форленд? — спросил он на этот раз, указывая на маячный огонь, мигавший сквозь пелену дождя.
Задавая этот вопрос, Ланнек учитывал, что ветер дует встречный: при попутном они ушли бы гораздо дальше.
— По-моему, Дувр, — с озабоченным видом отозвался Муанар.
Если это Дувр, значит, они два часа, так сказать, топтались на месте.