— Ты не уверен, что это Дувр?
— Погляди сам: два огня.
Старший помощник и г-н Жиль вот уже четверть часа наблюдали за двумя световыми точками, то вспыхивавшими, то угасавшими там, где полагалось быть только одной.
— Но это же бортовой огонь!
— Да, но которая из двух?
Втроем они минут десять всматривались в море, пока наконец одна из точек не отделилась от другой настолько, что всякие сомнения отпали.
— Право на борт! — скомандовал Ланнек. И вовремя!
Хотя судно шло вполветра, его разом закачало, как в настоящий шторм, и брызги водопадом обрушились на коров. На секунду Ланнек вспомнил о жене, запершейся в каюте. Она, конечно, лежит и с замиранием сердца ожидает каждого нового крена.
— Что там впереди?
— Вроде бы рыбачий баркас. Эта братия вечно забывает зажечь сигнальный фонарь.
— Слушай, Муанар, мне надо кое-что тебе сказать.
Понимаешь, моя жена… — Ланнек сплюнул и выбил трубку. — Словом, Матильда хочет питаться отдельно, вместе со Мной. Если тебя это не задевает, вы все будете есть после нас.
— Мне все равно.
Муанар лгал. Ему, как и капитану, было далеко не все равно. История получилась настолько неслыханная, что им обоим было стыдно за свое судно.
— Я, видишь ли, не думаю, чтобы она поехала с нами еще раз…
— Это ее право.
Муанар всегда такой. Принимает все как есть, не пытаясь ничего изменить, в отличие от Ланнека, — тот ощетинивается из-за любого пустяка.
— Видимость ухудшается!
Дождь превратился в изморось, а та постепенно сменилась туманом, в ореоле которого свет маяка расплылся и как бы начал удаляться.
— Жиль, включите сирену.
Все трое были совершенно спокойны, разве что чуть больше взвинчены, чем обычно: ночь предстоит бессонная — придется высматривать в тумане маячные огни и глохнуть от воя сирены.
На мостик заглянул радист. Молча потоптался минуту-другую и, словно невзначай, обронил:
— Дальше еще хуже. Около Эймедена какое-то судно уже запрашивает курс по радио.
Ланнек косо посмотрел на него. Почему? Вроде бы все нормально. В такое время года всегда штормит, и он десятки раз совершал этот рейс в гораздо худших условиях — при нулевой видимости, с минуты на минуту готовый услышать грохот толчеи на банках.
Он звонком вызвал Кампуа и крикнул ему с высоты мостика:
— Будешь подавать еду сперва нам с женой, потом — офицерам.
Так прошло два часа.
— Отдохнуть не хочешь? — опросил Ланнек Муанара.
Он заранее знал, что тот откажется. Высматривать маяки в таком паскудном тумане всегда легче вдвоем, чем в одиночку, а уж втроем — подавно. Ровно через полчаса после Южного Форленда Ланнек определился по карте. Когда он, закончив прокладку, вышел из штурманской, Муанар встретил его вопросительным взглядом.
— Еле-еле три узла! — объявил капитан.
Против них было все — не только ветер, но и приливные течения. «Гром небесный» рыскал так, что приходилось непрерывно перекладывать руль с борта на борт.
— Моей жене сейчас невесело!
Ланнек говорил так в отместку Матильде, но не испытывал злорадства, вернее, никакого удовольствия при мысли, что ее мучит морская болезнь.
Когда прозвонили к обед он повернулся и бросил Муанару:
— Вернусь через десять минут. Если что-нибудь стрясется…
Ему хотелось плакать от бешенства при виде такого пренебрежения ко всем морским традициям, да еще в первом же рейсе его собственного судна. Поэтому он старался ступать как можно тяжелее, придал лицу максимально суровое выражение, а войдя в кают-компанию, сперва отряхнул дождевик и лишь потом повесил его на крючок.
— Моя жена не…
Ланнек не успел закончить фразу: Матильда вышла из каюты и уселась на свое место так же непринужденно, как она сделала бы в их столовой в Кане. На ней было изящное платье из черного шелка, она тщательно причесалась, напудрилась, подкрасила губы.
— Ты не страдаешь морской болезнью?
— Тебя это огорчает?
Он вытащил салфетку из кольца и молча расправил ее. Кампуа подал суп. Ланнек, униженный и взбешенный, окончательно растерялся. Ему казалось, что все на судне смеются над ним, осуждающе следят за каждым его шагом.
Подумать только! Его вынудили предупредить старшего механика, радиста — словом, всех, что мадам угодно кушать один на один с супругом!
Матильда, чуточку бледная, все-таки ела, хотя волнение стало настолько сильным, что по краям стола пришлось установить штормовые планки, чтобы тарелки не соскальзывали от качки.
— И ты не испытываешь ни малейшего недомогания?
— Я же ответила: нет!
Ланнеку показалось, что в синих зрачках Кампуа сверкнул насмешливый огонек, и он разозлился еще больше.
— Так на флоте не делается, — проворчал он, шумно дохлебывая суп и отодвигая тарелку.
— Тем больше оснований начать так делать.
Нет, это было сильнее его: у Ланнека создалось впечатление чего-то ненормального, почти неприличного. Он чувствовал себя смешным, сидя один на один с женой, в то время как его офицерам, особенно Муанару, придется обедать после них, как слугам!
На его взгляд, это подрывало весь установленный порядок корабельной службы.
— И с чего тебе взбрело идти с нами в рейс?
Он ничего не добавил, но на языке у него вертелось:
«Твоя маменька решила присмотреть за своими денежками, так ведь?»
Мамашу Питар, как он именовал вдову, Ланнек не выносил: заодно — всех теток и кузин Питар.
— Чего ты этим добилась?
— А чего, по-твоему, добился ты, оставляя меня на берегу?
Матильда произнесла эти слова в тот момент, когда Кампуа подавал овощи. Ланнек, дождавшись, пока буфетчик выйдет, отложил вилку и в упор взглянул на жену:
— На что ты намекаешь?
— Думаешь, Марсель не воспользовался твоими отлучками?
Матильда даже не подняла глаза на мужа: она и без того знала, что он побагровел. В списке людей, ненавистных Ланнеку, первое место занимали все-таки не мамаша и тетки Питар, а человек, от одного имени которого у капитана закипала кровь.
Марсель!.. И началось это почти сразу. Уже во время их первой встречи на улице в Кане Матильда не преминула осведомиться:
«Вы знаете Марселя?»
Она произнесла его имя так, словно это Иисус Христос или Наполеон и все на свете обязаны знать, кто такой Марсель!
«Какого Марселя?»
«Скрипача».
«Что еще за скрипач?»
«Тот, что играет у Шандивера».
Позже Ланнек вдосталь насмотрелся на этого парня: после помолвки ему пришлось чуть не каждый вечер таскаться с мамашей Питар к Шандиверу и слушать там музыку.
Матильда всегда выбирала столик у самой эстрады.
Щеки у нее розовели. Она шептала Ланнеку:
«Погляди только, как он неистовствует!»
Больше всего, однако, неистовствовал жених, видя, что она неотрывно пялит глаза на этого болезненного молодого человека с вьющейся шевелюрой, а тот, орудуя смычком, томно посматривает на нее.
«Если твой Марсель не перестанет паясничать, я ему рожу расквашу!»
«Какой ты злой! Что ему остается делать, если он влюблен в меня?»
Самое обидное состояние в том, что Марсель точно так же поглядывал на каждую девчонку, завернувшую к Шандиверу.
И теперь в открытом море, на корабле, где хозяин он, Ланнек, она смеет вспоминать какого-то Марселя!
— Повтори, что ты сказала! — с расстановкой процедил он.
— Думаешь, Марсель не воспользовался…
— Для чего воспользовался?
— Для того чтобы ухаживать за мной.
— Это все?
— Женщина, которая целыми неделями живет без мужа…
— Это все?
— Почему все? Разве ты постишься, когда заходишь в Антверпен, Гамбург или еще куда-нибудь, а потом я нахожу у тебя в карманах фотографии девок?
— Не об этом речь. Я говорю с тобой о Марселе.
Ланнек бесился все сильнее еще потому, что знал:
Кампуа, как обычно, стоит в коридоре и все слышит.
— Марсель приходил и утешал меня. Ты ведь об этом спрашиваешь, не так ли? И ты еще упрекаешь меня, зачем я пошла с вами в рейс!