— От кого? Кому? Откуда?
Клейма почтового не было. Решились распечатать. Лишь только отворили крышку, как оказалось письмо на имя тетушки Натальи Дмитриевны. Она взяла его, посмотрела и сказала.
— От братца — генерала.
Так звала она, не без гордости, Дмитрия Федоровича, своего двоюродного брата и друга.
— Читай скорее, сестрица, — сказала матушка, изменившись в лице.
Тетушка взглянула на нее и сказала:
— Господь с тобою, что ты!
Она распечатала письмо поспешно, пробежала его глазами, улыбнулась и сказала:
— Братец здоров, пишет несколько строчек, чтобы сказать, что посылает нам гостинцев.
— Об Сереже не пишет.
— Да, приписка — вот гляди, внизу: «Сережу не видал, но слышал, что здоров. У приезжего из их полка офицера справлялся».
Никто, не смотря на любопытство, не прикасался к открытому ящику с гостинцами; сама бабушка, узнав, что ящик прислан тетушке от братца, отошла и села на свое обыкновенное место. Мы все стояли около тетушки, не спуская глаз с ящика. Тетушка, не торопясь, стала выкладывать. Прежде всего лежал четырехугольный французский белый платок, бур-де-суа, с широкою каймою на турецкий манер и с букетами в углах. Он был прислан бабушке. Пекинетовая косынка, шитая золотом, для тети Саши. Она так и заахала, взяла ее двумя пальцами, высоко подняла над головою и в восторге воскликнула:
— Глядите, паутина, паутина! Тонина-то какая! Прелесть-то какая! Милый братец: благодарю вас, сестрица.
— А меня-то за что?
— Ведь это он, все вас любя, нас не забывает.
Затем вынут был ток из пикинета, шитый белыми и золотыми бусами, для матушки. Она взяла его и отложила к стороне безучастно.
— Мне уж не рядиться, — сказала она грустно. — Я и траура-то никогда не сниму.
— Ну уж нет — приедет сынок, не надо его встречать в трауре, — сказала бабушка. — В старое, очень недавнее время, матушка залюбовалась-бы током — но теперь, после своей скорби об отце и тревог о сыне, наряды не шли ей на ум и опостылели; в ней совершилась большая перемена. На дне ящика лежал небольшой, красный, сафьянный футляр, — тетушка открыла его и, не смотря на свою чинность, важность и сдержанность, ахнула.
— Маменька, посмотрите, — сказала она; — ведь это, подлинно, сокровище!
Она вынула небольшие часы, по ребру осыпанные одним рядом баргизы и двумя рядами жемчугу; на эмалевой крышечке, цвету лазурного, изображена была головка херувима, с двумя маленькими, прелестными крылышками. Цепочка часов была из бирюзы и золотых звездочек. И часы, и цепочка были прелестны.
— Он пишет, что купил их для меня в городе Франкфурте-на-Майне и просит носить их. Но как буду я носить такую дорогую и прелестную вещь, — сказала тетушка.
— По праздникам, Наташа, — заметила бабушка, — бережно да аккуратно, так и будут целы.
И сколько было восклицаний, удивления и радости! И кто ни приезжал, всем показывали гостинцы братца-генерала. Все дивились и рассказывали знакомым, а эти знакомые, любопытствуя, приезжали оглядывать гостинцы братца-генерала и дивиться им.
— А вот, Бог даст, и Сереженька навезет гостинцев, — сказала тетушка. — Тогда, Люба, будет твой черед. Братцы сестриц не забывают, как видишь.
— Лишь бы скорее, — вздохнув, заметила матушка.
IX
Вскоре после этого приехала соседка наша мелкопоместная дворянка, посещавшая бабушку очень часто и гостившая по нескольку недель у нас, то с одною, то с другою дочерью, и несколькими сыновьями; она, почитай, полгода живьмя жила у бабушки, кормилась, одевалась и учила детей у нашего дьякона, на бабушкин счет. Катерина Трофимовна Волгина была любима в Щеглове за свою неподдельную оригинальность и природный ум. Поздоровавшись со всеми, поцеловав в плечо бабушку, которую звала она не иначе, как матушка моя, сокровище мое бесценное, перецеловав тетушек и нас всех, уселась она на большой полукруглый диван, стоявший в глубине комнаты, поодаль от бабушки и тетушек. Она вязала чулок так быстро, что спицы мелькали молнией, да и язык ее работал также быстро. Она принялась рассказывать нам новости соседские, как вдруг перервала свои рассказы вопросом:
— А где же Наталья Дмитриевна? Я ее, сударыню, не вижу.
— Дня три назад уехала в Грамово (Грамово было имение бабушки верст за 70 от Щеглова). Я просила ее съездить туда; управляющий писал, что лес торгуют. Она у меня хозяйка, во всем толк знает.
— Как толку не знать при их уме, и, можно сказать, степенстве.
— Что это, — заметила, обидевшись, тетя Саша. — Это о купцах говорят: его степенство.