Станица давно спала. Новикова пригласила к себе Чикильдину: хоть и тесная у нее комнатка, а переночевать можно. Подруги шли по темной улице. Впереди какие-то женщины вели разговор:
— Подхлестнула Крошечка нашего Тихона Ильича.
— А что нам Крошечка? Мы и без Крошечки. Подумаешь, какая цаца!
— Кто же нам даст арбы?
— Дадут.
— А мешки?
— Свои возьмем.
Женщины свернули в переулок, и голоса их постепенно стихли. «Паша молодец, эта сестренка правильно действует, — думала Чикильдина. — А вот что делать с Таисией? К отцу с матерью не поехала: видишь ли, ей стыдно показываться в Садовый. И настроение у нее паршивое…» Вспомнила Садовый, отца, мать. Ей так захотелось побывать у родителей, что она решила завтра же заехать к ним хоть на час. «Может, от брата есть письма», — думала она, ощущая на лице холодный ночной ветерок.
В комнате, куда они вошли, воздух был спертый, пахло пеленками и тем особенным запахом, который бывает в многодетных, тесно живущих семьях. На кровати вповалку спали дети, нераздетые, — видимо, как играли на кровати, так там и уснули. Мишутка сполз к самому краю, обе его ручонки свисали к полу. Василиса припадала к детям, как наседка к цыплятам, стаскивала рубашонки, укладывала поперек кровати.
— Не дождались, мои горобчики, мамку, — сказала она, укрывая детей одеялом. — Позарылись в постель, как поросята в солому.
Неожиданно дверь отворилась. На пороге остановилась Таисия, мрачная, с заплаканным лицом.
— Я гуляла… одна, — заговорила она виноватым голосом. — Вот зашла. Не прогонишь, Ольга? Завтра уедешь; может, мы уже никогда не увидимся?
— Отчего же не увидимся? — Чикильдина подошла к сестре, обняла ее. — Хочешь, поедем завтра в Садовый к родным. Там поговорим, посоветуемся с отцом и с матерью, с сестрой Пашей.
— Зачем я им такая… разбитая? Да и о чем мы будем говорить? Врозь лучше слезы проливать. — Таисия присела, склонила на стол голову. — Я поеду в Баку, к подруге. Мы жили в Белой Церкви по соседству. Тоже вдова, жена летчика, как и я. Пишет, что можно весело прожить и без мужа. — Таисия подняла голову, по бледным щекам текли слезы. — Я поеду к подруге. Все одно мне.
— Вот ты и дура, хоть ты мне и сестра, — строго сказала Чикильдина. — Все равно тебе? Да ты что говоришь? Чего голову теряешь? Разве у одной тебя горе?
— Была у меня дочурка Лена — помнишь, я тебе писала, — не слушая сестру, как бы про себя говорила Таисия. — Тогда мы с Андреем жили в Белой Церкви. Андрей улетел, а я бежала от войны и не убежала. Она нагнала меня на хуторе Грушка. В дороге Лена умерла… Теперь я одна. — Таисия плакала, закрыв лицо ладонями. — В Баку без пропуска нельзя. Помоги, сестра. Мне нужен пропуск.
— Милая сестренка, послушай, что я тебе скажу. — Чикильдина положила руки на вздрагивающее плечо сестры. — Успокойся, не надо плакать. Не понимаю, зачем тебе ехать в Баку? Тут у тебя родные, мы — сестры. Оставайся у нас.
— Что ж я буду у вас делать? — глотая слезы, спросила Таисия.
— Ты же грамотная. — Чикильдина приподняла голову сестры и ласково посмотрела в ее распухшие, мокрые глаза. — Поезжай в Садовый. Будешь помогать Прасковье. Создадим в Садовом библиотеку — вот тебе и работа! Ну как? Согласна?
— В Садовый я не вернусь. — Шмыгая носом и вытирая слезы, Таисия подошла к дверям. — Значит, не поможешь получить пропуск?
— Незачем тебе ехать в Баку.
— Эх, Ольга, Ольга, какое ж у тебя черствое сердце, — гневно сказала Таисия, ища рукой щеколду. — А еще зовешься сестрой! Ну ничего, я и без пропуска уеду. Кто меня удержит? Кто? — Она пошатнулась, плечом отворила дверь и быстро ушла.
— Она у нас и была самонравная, а теперь и вовсе, — проговорила Чикильдина.
— Что тут скажешь — сердце кровью облито, — сказала Василиса.
VI
Близился рассвет. Настенька решила позоревать в дороге, на мешках, и разбудила Акулину, спавшую на возу. Под влажной от дождя полостью, куда забралась Акулина, было тепло.
— Настенька, и где ты так долго пропадала? — зевая, спросила Акулина. — Ждала, ждала.
— За женихами бегала.
Такой ответ озадачил Акулину. Сбросив с себя тяжелую полость, она опустила голые до колен ноги на дышло и заговорщически спросила:
— И как? Споймала хоть паршивенького женишка?
— Неудача. Был там один подходящий, по фамилии Осадчий, так он чересчур в Крошечкину влюблен. Жить, говорит, без нее не могу.
— Да ну?!
— Вот тебе и ну! Давай быстрее собираться, попоим быков и поедем.
Возле ярма валялись объедья. Услышав голоса возниц, быки неохотно поднялись, потягивались, сопели шумно, точно где-то поблизости работали кузнечные меха. Акулина взяла с воза ведро, принесла из колодца воды. Быки пили лениво, со свистом и чмоканьем втягивая воду сквозь сжатые губы. «Шею, шею, ну шею, — ласково говорила Акулина, поддерживая на коленке ярмо и хватая рукой теплый бычий рог. — Ну, ну, не балуй — шею! Не хочется в ярмо? Ну, а ты, клещеногий? Иди, иди — не хмурься…» Быки, как бы понимая Акулину, покорно нагнули шеи с затвердевшими холками, разом звякнули занозы, и воз тронулся.