— Петро, как оно сеется? — крикнул Сергей, когда сеялка, позвякивая цепочками, подошла к дороге.
— Сеем исправно. Моя Глаша определила меня на новую должность. «В завхозах, говорит, тебе ходить не годится, становись за сеялку».
— Ну, а ты? Согласился?
— Сперва не хотелось, — чистосердечно признался Петро, — а теперь даже охотно соглашаюсь.
— А что случилось?
— Так разве не читал? — Петро вынул из кармана аккуратно сложенную газету. — Постановление Пленума ЦК. Тут и про сеяльщиков сказано — очень важная мысль! Так что есть прямой расчет быть сеяльщиком.
— А где мне повидать Глашу?
— Наверно, в хуторе.
Хутор виднелся из ложбины одними крышами и голыми верхушками деревьев. Въезжая в улицу, Сергей встретил линейку, на которой ехала Глаша Несмашная.
— Ну, Несмашная, решения Пленума ЦК читала? — сказал Сергей, показывая на газету. — Что скажешь?
Глаша взглянула на Сергея, и ее быстрые глаза с белыми, как волокно льна, бровями точно говорили: «На такой вопрос мне ответить легко. А вот если бы ты спросил меня, что я думаю о тебе и почему я так улыбаюсь, то тут я бы ничего не могла ответить».
— Мы уже обсудили и одобрили, — сказала Глаша, закрывая губы кончиком платка. — Более всего, конечно, радуются зерновики, а особенно Лукерья Ильинишна. А меня тоже завидки берут. Сергей Тимофеевич, переведи меня в бригаду. — Глаша посмотрела на Сергея, и он понял, что она шутит: глаза ее заблестели, и она стыдливо усмехнулась и покраснела.
В тот же день Сергей позвонил Кондратьеву. По телефону они условились на этой неделе созвать совещание председателей колхозов и бригадиров. Сергей предложил пригласить на совещание Ефима Петровича Меркушева.
— Вези, вези, — сказал Кондратьев. — Пусть он познакомится с нашими людьми. Да не забудь, поезжай в Усть-Невинскую и скажи Рагулину, чтобы готовился к совещанию. Ему в этом хоре — первый голос. Так и скажи!
В правлении Рагулина не было. Сергей заехал к нему на дом. На огороде, недалеко от хаты, жена Рагулина, полная пожилая женщина, расчищала граблями грядки. Сергей спросил, дома ли хозяин.
— Эх, сынок, сынок, — певучим голосом заговорила она, — разве ж ты моего Стефана не знаешь? Он у меня, как грач. Услыхал тепло и улетел. С весны до осени я его вижу редко, как гостя. Ежели хочешь его повидать, то скачи на Иван-венец. Туда он поехал с обозом озимь кормить. — Старуха огорченно махнула рукой. — И такое придумал — пшеницу кормить!
Поля буденновцев — Сергей это знал — лежали на левом крыле усть-невинского земельного клина. За станицей, если ехать от Верблюд-горы, дорога уходила все левее и левее. Навстречу бежала равнина — то подступало квадратное, гектаров на сто, поле, уже засеянное ячменем, — еще свежи были следы колес сеялки; то попадалась весенняя пахота со стальным блеском; то тянулась серая и унылая стерня, за зиму прибитая к земле и еще не совсем сухая. По ней ходили конные бороны, девушки-бороновальщицы стягивали блеклую солому и поджигали ее — костры выстроились в одну линию и сильно дымили.
«А где же будет все ж таки этот Иван-венец?» — подумал Сергей и подъехал к бороновальщице, прочищавшей у дороги борону.
Девушка разговаривала с ним, не глядя в его сторону.
— Бачите, вон потянулся обоз? — сказала она. — Так это они и едут на Иван-венец.
У дороги стоял вагончик. Сколько таких вагончиков с цинковыми крышами, со ступеньками и с окнами, на которых белеют занавески, разбросано по кубанской земле! И вблизи каждого вагончика, как правило, лежат бочки, заботливо обложенные камнями или обсыпанные горкой земли, и стоит полуразобранный трактор, похожий на скелет неведомого животного, вокруг которого копошатся трактористы, чумазые, как машинисты, и виднеется плуг с блестящими, как зеркала, лемехами, и в сторонке — печка из самана, вместо трубы — ведро без дна, — по всему видно, тракторная бригада по-настоящему обосновалась на жительство. Повариха, пожилая женщина, повязанная косынкой, сидела на корточках и раздувала в печи огонь. На пригорке два колесных трактора пахали под пропашные. Они шли одни вслед за другим, удаляясь от дороги, — Сергей видел только блеск начищенных шпор, согнутые спины рулевых и сычами сидевших на корпусе плуга подростков-плугарей.