«Ага, — подумал Рагулин, — вот тебе о чем хочется знать? Ты, Ефим Петрович, решил меня выпытать? А я не скажу».
— Хочешь обогнать? — в упор спросил Стефан Петрович.
— Куда там мне! Я вам в ученики гожусь.
— А зачем же спрашиваешь?
— Из интереса. Эх, Стефан Петрович, вот бы мне приехать к вам в колхоз на выучку! Хотя бы на месяц. Вы же настоящий хозяин, у вас есть чему поучиться.
— Что ж, приезжай. — Рагулин важно погладил усы. — Ты, конешно, можешь приехать и поглядеть наши поля. А только меня ты чересчур не расхваливай. В работе я злой, и в колхозе меня не все уважают.
— А я бы уважал.
— Могло быть, конешно, — согласился Рагулин, уже окончательно решив, что Ефиму можно во всем открыться. — Ты заинтересовался моими планами на урожай? Могу сказать. К примеру, по пшенице думаю взять двести сорок пудов.
— Сколько?
— А что? Мало?
— Ого! Куда там «мало»! — Ефим придвинул свой стул ближе к Рагулину. — Стефан Петрович, я к вам обязательно приеду. Вижу, что именно к вам я должен приехать и поучиться. Только уж вы не обижайтесь, ежели я прихвачу с собой колхозников, а особо — девчат.
— Вези и своих девчат, — согласился Рагулин. — Какая ж может быть обида, раз дело того требует!
— За это вам спасибо. — Ефим задумался. — Стефан Петрович, а знаете, какая мысль пришла мне в голову?
— Скажи, скажи.
— Давайте всем, кто хочет добиться высоких урожаев, сделаем вызов. Так, мол, и так, мы передовики, каждый на свою совесть, берем обязательства добиться рекордного урожая да еще добавим к этому насчет механизации. Вы понимаете мою мысль?
— Да я — то понимаю, дело нужное, — рассудительно отвечал Рагулин. — А только почему ты в своем районе такую идею не высказывал?
— Высказал бы, но у нас нет подходящего запевалы.
— Это какого ж такого запевалы?
— А такого, как вы. Понимаете, Стефан Петрович, тут первое слово должен сказать такой человек, чтобы он вес имел.
— А я не очень толстый.
— Вы шутите! А я вот о чем думаю: тут нужен такой запевала, чтобы его голос был услышан всюду. Ежели, допустим, я выступлю на собрании первый и скажу, что обещаю достичь урожая, скажем, двести пудов с гектара, а у меня, — это же все в районе знают, — в прошлом году было всего-навсего сто пятнадцать пудов, все скажут: «Ефим мелет языком, а что — и сам не знает». А вам поверят, и ваше слово разнесется по Кубани и Ставрополью, а вслед за вами многие пожелают и поучиться у вас, и потягаться с вами. Да вот я первый. Да и механизацию у вас можно построить образцовую — свое электричество.
— Так вот ты с какими намерениями приехал, — задумчиво проговорил Рагулин, комкая в кулаке бороду. — Погляжу я на тебя — парень ты башковитый. Что ж, я согласен, в запевалы — так в запевалы! Только смотри, Ефим, уговор дороже денег: пообещаем — так надо и выполнить. Дело это сурьезное.
— Я это понимаю. — Ефим встал. — Я уже говорил об этом с Сергеем Тимофеевичем. Он нас поддержит, и письмо будет от всех наших хлеборобов. — Скуластое лицо Ефима расплылось в улыбке. — Так, значит, с этим делом мы порешили. А к вам я приеду с делегацией.
— Милости прошу.
На дворе вечерело. Скоро должно было открыться совещание. Рагулин и Меркушев посмотрели в окно, надели шапки и молча вышли на улицу.
Глава XXX
В марте, в пору безлунья, ночи на юге бывают такие темные, что и в двух шагах не видно ни холмов, ни деревца, ни взгорья, а степь кажется сплошной пахотой. Кое-где на дороге встречаются лужи, тоже черные, похожие на стекло, облитое мазутом. Кони переступают робко и боязливо, иногда сбиваются с дороги. Кучер Афанасий, подбадривая лошадей вожжами, говорил: