Вспомнился кочубеевский отряд, свежий осенний рассвет, мелководная, вот такая же, как и здесь, речонка и в балке хутор Извещательный. В то горячее время Федор Лукич был и молод и вспыльчив, и носил такой же, как у парня-конюха, чуб, и слыл в эскадроне гордым и своенравным юношей. И только он подумал об этом, как перед ним живой картиной встала атака на хутор Извещательный. Только-только рассвело, белела изморозью зеленая трава по низине. Эскадрон подходил к хутору, и командир эскадрона приказал на рысях пересечь речонку на мелком песчаном перекате. Хохлаков, гарцуя впереди отряда, не подчинился командиру и, желая прихвастнуть и показать лихость перед товарищами, пришпорил коня и погнал его напрямик по кустам. Вблизи речонки конь споткнулся, упал на колени, и Хохлаков, не удержавшись, вылетел из седла. Эскадрон помчался вперед, вспенилась, взлетела брызгами вода на перекате, а Хохлаков лежал возле своего коня и не мог подняться.
Гремела земля под копытами скачущей конницы, блестели вскинутые над головами сабли, кто-то хлестнул плеткой с такой силой, что у Хохлакова зазвенело в ушах, и поскакал мимо. И вдруг в эту напряженную минуту по эскадрону прокатился громкий смех, и Хохлаков понял, что это смеются над ним. Постепенно дробь копыт стихла, но уже вблизи хутора в туманном утреннем воздухе пронеслось «у-р-р-ра-а-а-а!», а Хохлаков хватался за дрожащую переднюю ногу коня, который тревожно всхрапывал и косился на своего хозяина. Хохлаков понимал, что бой начался и что хутор будет взят без него, и ему стало так обидно и стыдно, что на глаза выступили слезы, а сердце заныло вот такой же, как сейчас, страшной и тупой болью. Напрягая последние силы, Хохлаков вскарабкался в седло и, не помня себя и только чувствуя тупую боль в груди, во весь галоп помчался в хутор, где уже шел бой.
«Догнал же я тогда эскадрон и дрался со всеми. И никто меня не мог упрекнуть. Ну, свольничал, упал и сам же поднялся. А разве зараз не смогу подняться?»
Федор Лукич услышал за спиной конский топот и вздрогнул. К нему подъехал конюх и, не слезая с лошади, сказал:
— Федор Лукич, или же пасти копей, или же поехать за хворостом?
Хохлаков вытер хусткой мокрую голову и, опираясь на палку, тяжело поднялся.
— Запрягай, — сказал он, и лицо его побледнело. — Запрягай всех шестерых да положи лопаты, кирки.
— Или же куда ехать собрались, или же еще что? — спросил конюх.
— Чего ты илижкаешь? — гневно сказал Хохлаков. — Тебе сказано — запрягай, значит, и делай, что тебе говорят!
Глава XXXIV
После заседания исполкома Сергей и Ирина вошли в кабинет, остановились у окна и долго смотрели друг на друга усталыми глазами.
— Сережа! — сказала Ирина. — Вот так мы и будем жить?
— Да ты что? — удивился Сергей. — Конечно же, все будет по-иному. И получим квартиру, и вообще все, как полагается.
— А мне и так нравится. Веришь, Сережа, мне так радостно. Только очень спать хочется. Ночь не поспала, и так хочется спать, как малому ребенку. А тебе, Сережа?
— Еще терпимо, — с достоинством ответил Сергей. — Да тебе со мной и не равняться. Я еще на фронте избавился от сонливости.
— Ой, Сережа, какой же ты обманщик! По глазам вижу, что и ты хочешь спать.
— И ничего ты не видишь.
— Сережа, поедем в Усть-Невинскую… Я так соскучилась по дому!
— Быстро соскучилась. — Сергей обнял Ирину и посмотрел ей в глаза. — Спать хочешь. Но мы скоро уедем. Я только посмотрю почту, это быстро. А ты устраивайся на диване. Хочешь, у меня есть свежий журнал.
Сергей сел за стол и начал просматривать поступившие из края бумаги. И пока Ирина перелистывала журнал и рассматривала фотографии, прошло минут пятнадцать. Ирина старалась не мешать Сергею, даже не смотрела в его сторону. А Сергей, читая какой-то объемистый циркуляр, написанный под копировальную бумагу слепым шрифтом, уснул, и голова его мягко, словно на подушку, опустилась на стол.
«Эх ты, — добродушно подумала Ирина, — закаленный!»
Затем тихонько, на цыпочках, подошла к столу и присела на стул. Ей так было приятно видеть Сергея спящим, что она несколько минут не сводила с него глаз, — хотелось попристальнее рассмотреть и его широкий, с двумя поперечными морщинками, лоб, и чуточку приоткрытые губы, и клок жесткого чуба, упавшего на правую бровь. И чем внимательней она всматривалась, тем больше находила в его лице таких черт, каких раньше не замечала. Уголки губ были слишком вогнуты, отчего на щеках образовались еле приметные ямочки; брови шириной в палец лежали густой стежкой через весь лоб.