— Ой, мамочки, что ж я с вами наделала! — крикнула Ирина.
— Будь оно проклято, это стальное страшилище, — упавшим голосом сказала Марья. — Думала, что вместе с возом взлетим до неба.
— Ирина, разве ж так ездят, — упрекала другая трактористка. — Или ты в бой летела? Чуть арбу не разорвала, и нас могла поубивать в этой луже!
— Подружки, милые, сейчас я вас выручу из беды.
С помощью троса вытянули воз и вблизи Садового нагнали колесные тракторы с вагоном и плугами. По хутору Ирина ехала впереди на малых скоростях. Со дворов выходили женщины, они махали косынками, гурьбой бежали ребятишки, бросая под гусеницы картузы и шапки.
— Погляди, вот скачет немецкая танка!
— Тю-лю-лю!
— Доскакалась!
— Здόрово ей вязы свернули!
— На полных скоростях тикала с Кубани!
— И не утикла!
Возле хуторского Совета собрался народ. На крылечке колыхался старенький флаг. Крошечкина велела казачкам поставить на середине улицы стол, накрыть его скатертью и положить хлеб и соль. Люди запрудили всю улицу, когда танк медленно приблизился к столу. Умолк мотор. Ирина выглянула из люка.
— Бабы! — крикнула она. — Это что за преграда?
— Противотанковая оборона!
— Дальше ходу нету!
— Тогда придется нам занимать круговую оборону. — Ирина проворно выбралась на броню. — Эй, дивчата, а ну ко мне!
К Ирине подошел Алексей Афанасьевич Чикильдин. На руках у него рушник с петухами на концах. Бережно, на ладонях, Алексей Афанасьевич нес перевязанную рушником буханку, на которой стояла деревянная солонка. Наступило молчание.
— Дочки и внучки, — сказал Чикильдин. — Принимайте из рук самого старого этот хлеб и соль. Пусть же будет вам так легко пахать нашу землю, как мне хлеб-соль держать.
— Спасибо, дедушка, — принимая хлеб, сказала Ирина. — Зачем же нам такая почесть? Или мы какие воины-герои?
— Хоть и не воины, а люди для нас дюже пригожие.
Ирина отдала хлеб Марьяне и подошла к Крошечкиной.
— Ну, хозяйка, где мы будем пахать? — спросила она.
— Отойдем в сторонку.
Они подошли к плетню.
— Землю мы вам отвели хорошую — тут за Садовым. Два клина. — Крошечкина положила руку Ирине на плечо. — Послушай, подружка, что я тебе скажу. Кроме тех двух клинов у нас есть особо неотложная пахота, и хорошо б послать туда этот трактор с дулом.
— Это что ж за неотложная пахота?
— Шестьдесят гектаров под ячмень. Мы их засеваем для фронта сверх всякого плана. Кто знает, — Крошечкина улыбнулась, — может, и твой муженек покормит тем зерном своего коня?
— Моему Степану ячмень не нужен, — сухо ответила Ирина, догадываясь, к чему клонится этот разговор. — Мой муж артиллерист.
— Ну это ничего, что он артиллерист, — продолжала Крошечкина. — Многие казаки воюют, конечно, не на конях, это я понимаю, а все ж таки ячмень для войска нужен. Как думаешь, нужен?
— Прасковья, а ты как наш механик. Говори короче. Что тебе надо?
— Вспахать в одну ночь шестьдесят гектаров. Сможешь, сестричка?
— Почему в одну ночь? А днем?
— Днем нельзя. Эта земля яман-джалгинцев. Ее надо пахать ночью.
— Воруешь?
— Зачем же воровать? — Крошечкина с упреком посмотрела на бригадиршу. — Верно, земля принадлежит Яман-джалгинскому Совету. Но она ж пятый год лежит без дела, вся бурьяном поросла. Вот бы ее танком и поднять? Ну, согласна?
— Нет, не согласна.
— Да ты что? Почему ж такой отказ?
— Вспахать бы можно, дело это стоящее, — рассудительно заговорила Ирина. — Но твоя сестра не велит.
— Ольга?
— Она.
— Так при чем же тут моя сестра? — Крошечкина развела руками. — Ты яман-джалгинского преда знаешь? Не знаешь? Есть там такой приятный старик Осадчий Тихон Ильич. Так вот этот Тихон Ильич отдает нам свою землю. Ему не под силу, а мы подымем. Я поеду к нему завтра, и мы все это уладим без моей сестры. Да и Ольга Алексеевна нас поддержит.
— Ну, если так, — согласилась Ирина, — тогда за нами дело не станет.
— Ну вот, подружка, мы и столковались.
— Только за одну ночь такой клин не возьмем.
Через час за Садовым, недалеко от дороги, раскинулся бригадный лагерь. Танк с двумя многокорпусными плугами сделал почин. Лемеха вошли в еще сырую землю. По блеклой стерне потянулась свежая борозда. Перевернутая земля неярко поблескивала, черные ее кушаки все расширялись и расширялись.
IX
На следующий день Крошечкина поехала к Осадчему. Отец оседлал ей «Венгера» и вошел в хату. Дочка стояла перед зеркалом в сапогах, в мужниных шароварах, расточенных в шагу, и в длиннополой рубашке, немного узкой на груди. Старик усмехнулся в усы, молчал. Крошечкина, не видя отца, подпоясывалась тонким кавказским ремешком, на животе у нее болтался старенький отцовский кинжал. Примерила кубанку, посмотрела в зеркало и рассмеялась.