И Охрименко был тут. Он что-то сказал Григорию, а потом с озабоченным лицом подходил то к одному стригалю, то к другому, приглядывался, ощупывал пальцами руно, видимо желая убедиться, всюду ли оно одной толщины; наклонялся, нюхал шерсть. Затем подходил к широкому, с решетками столу. Тут молодые женщины-сортировщицы быстрыми движениями рук ощупывали руно и определяли его сорт. Тюки свежей шерсти обтягивали мешковиной и проволокой. Подходили грузовики, и тюки удобно ложились в кузов.
Чабану не терпелось, и он то говорил молодой, еще неопытной стригальщице, чтобы она пониже снимала шерсть, то помогал поднять на помост барана, то брал на руки, как шаль, еще теплое руно и любовался им.
К вечеру, когда Григорий с Олегом и Ленькой уехали от стригалей, бόльшая часть Охрименковой отары ушла на пастбище. Бараны были чистенькие, белые, и каждый уменьшился наполовину… А по степи, по свеженакатанной в траве дороге, пылили грузовики. В кузовах, прикрытые брезентом, горбатились тюки.
— Смотрите, ребята, — сказал Григорий, — шерсть покидает степь! Пожелайте ей доброго пути.
Олег и Ленька не успели даже посмотреть. Мотоцикл нырнул в балку, и грузовики исчезли. Огибая пологую ложбину, изъеденную плешивыми пятнами солончаков, проехали по пешеходной тропе. В низине виднелся колодец. Возле корыт сгрудились овцы, голосисто блеяли ягнята.
— Тоже наши, — сказал Григорий, — Нестеров и Якименко. Мы завернем к ним на обратном пути.
Мотоцикл, набирая скорость, пересек давно высохший солончак и выскочил на пригорок. Перед глазами выросла низкая, крытая камышом кошара, а рядом — квадратный, как улей, домик под железной крышей.
— Наш племенной пункт.
Григорий сбавил скорость и въехал в небольшой чистый дворик.
В кошаре было три чабана. Не обращая внимания на приезд Григория, они загоняли упитанных, рослых баранов в квадратные, из досок, базки. Это были холеные бараны, чистые, в роскошных шубах. Их широкие спины не мочили дожди, не посыпала пыль. Рога были промыты и протерты тряпкой. Шерсть была подстрижена не только на хвостах и до колен, но и вокруг маленьких, глубоко запрятанных глаз.
— Вы чаще выгоняйте их на прогулку, — сказал Григорий. — И кошару хорошенько проветривайте, на ночь двери не закрывайте.
— Ветер тут бывает, — ответил за всех пожилой, густо заросший щетиной чабан. — Ты лучше скажи, Григорий Афанасьевич, когда будем отправлять.
— Как подадут вагон на станцию, так и отправим.
— Что-то долго его не подают.
— Завтра обещали, — сказал Григорий. — Я нарочно проскочил к вам, чтобы вы были наготове. Утром пришлю грузовики.
Григорий подозвал Олега и Леньку и сказал:
— Посмотрите! — Он взял стоявшего в базке барана за красиво витые рога. — Не овцы, а одно удивление! Это наша выставочная группа. Завтра они покатят в Москву, на Всесоюзную выставку. — И к чабанам: — А как поживает старина? Не болеет? Ну, покажите, покажите!
Чабаны ушли во вторую, темную половину овчарни. Из темноты в небольшие внутренние двери не вывели, а силой вытолкали огромного старого барана. Это был великан, длинный и высокий. Он упирался и не хотел подходить. Трое мужчин с трудом подтолкнули его к Григорию. На широком лбу барана с левой стороны одиноко торчал бубликом старый, потрескавшийся рог. Правый рог недавно отломился. И оттого, что баран был однорогий, его лобастая, крупная голова немного клонилась влево.
— Олег, Ленька, полюбуйтесь! — Григорий дал барану понюхать ладонь. — Это и есть «четыреста одиннадцатый»! Ну как, хорош экземпляр? На выставку он, конечно, не попадет: не по летам такое путешествие. Но портрет его там будет. Вместо него поедут внуки и правнуки. Да, старик уже плохо ест и слабо видит. Но шерсть у него отличная. Он и в этом году даст ее на десять мужских костюмов.
Странно и удивительно. Неужели это и есть тот «четыреста одиннадцатый», о котором с таким восторгом рассказывал дед Евсей? И Олег и Ленька удрученно молчали. Они смотрели на старого однорогого барана, на его подслеповатые, слезливые глазки и не могли поверить, что именно он и был предком вот этих стоявших с ним рядом красавцев.
Глава XXII
Андрейка
Марфутка стояла и ждала, пока арбич готовил для Андрейки еду. Деревянным половником дед Евсей зачерпнул горячий, пахнущий картошкой и жареным луком суп, вылил в кувшин, зачерпнул еще и снова вылил в кувшин. В черепяную чашку положил рисовую кашу и кусок мяса, прикрыл пучком зеленого лука. Отрезал полбуханки свежего хлеба и все это поставил в кошелку.