Олег клал в жар картошку и молчал.
— Побегаешь у меня в учениках — и сам поймешь, — продолжал Илья Васильевич. — Получить большой приплод — это еще не главное. Сохранить ягнят в целости, взрастить их, сделать из малыша настоящую овцу — это трудно. И я так сужу: ежели б те люди, кто носит костюмы и пальто, сшитые из мериносового волокна, знали в тонкостях, как та шерсть растет и сколько возле нее хлопот, частенько бы вспоминали чабанов добрым словом. Так-то, Олег… — Он приподнялся. — Ну, как картошка? Положил?
— Уже печется.
Овцы, чуя запах костра, подошли и паслись близко. Олег хорошо слышал сочное похрустывание травы, видел, как овечьи глаза, попадая на свет костра, поблескивали лиловыми жаркими огоньками. Собаки уселись вокруг огня и чего-то ждали. Олег разворошил золу, вынул картофелины — горячие, пожухлые, с обгорелой кожурой. Ели, макая в соль. Кожуру бросали собакам.
— Такой пример хочу привести, — заговорил Илья Васильевич, старательно дуя на картофелину. — У хлебороба, допустим, зерно, а у чабана — шерсть. Пригнал овец на стрижку — кончился твой урожайный год, постриг их и снова вышел на пастбище — начался год новый. И так идет. А из чего произрастает шерсть? Из травы… Это я, Олег, к тому, что чабану надлежит знать, какие для шерсти травы пользительные, а какие вредные. Для наглядности возьми ковыль. С виду не трава, а настоящий шелк! А как он красиво стелется по ветру — просто льнет к земле, течет! Но это трава не для шерсти. Овце от этой красы один только вред. Съестного в ковыле ничего нету, а шелковистая ость клещуком впивается в шерсть, засоряет ее, портит, а потом, чертяка, до шкуры доберется и пронзит ее, как иголкой… Много тут разных трав. По ним мы ходим, топчем ногами. Более всего у нас злаковых. Осоковых почти нету. Дерн лежит густой, как ковер, и чего только по земле не стелется, не пробивается к солнцу: и полынь, и дырса, и типчак, и лисий хвост, и колокольчики, и золототысячники, и татарники, и поповники, и васильки, и ястребинка, и чебрец, и козлобородник — не счесть!.. Но ты, Олег, запиши себе или так сохрани в уме — золотурган и чатырган. Вот это и есть самая шерстяная трава. Сочная, питательная. Без нее не жди настоящего волокна. Есть еще зайчук — трава нежная, сезонная, ее овцы поедают весной. Летом зайчук гибнет, жары боится.
Олег бросил есть, вынул тетрадку, карандаш.
— Трудно при костре писать, — сказал Илья Васильевич, — глаза попортишь. Завтра я покажу эти растения в наглядности: какой они имеют цвет, листочки, как произрастают стебельки, корешочки. Тогда и запишешь. Сможешь и на зуб, и на вкус испробовать. Есть трава, которая зовется капусткой. На вид — под цвет капустных листьев. Листочки у нее крохотные, но сочные, а только на вкус соленые. Почему соленые? Потому что капустка любит расти по сагам и в солончаках. Там, где земля солью покрывается. Разрастается осенью, когда польют дожди. Сагу или солончак так и застелет сизым ковриком. Овцы лакомятся ею более всего осенью и зимой.
— Дядя Илья, это все можно записать и завтра, согласен, — сказал Олег, пристраивая на коленях тетрадку, — а сейчас, чтоб не забыть, помечу… Как это вы сказали?.. Шерсть растет из травы. И еще — шерстяная трава. Просто интересные выражения.
Олег склонился над тетрадкой, писал, а костер освещал его строгое лицо и тонкие шнурочки сбежавшихся на переносье бровей.
«Башковитый растет парнишка», — подумал Илья Васильевич, очищая картофелину.
Глава XXV
Посмотрим, что делает Ленька
Оставим Олега возле костра. Пусть послушает рассказ Ильи Васильевича и кое-что запишет в свою тетрадку. Мы же тем временем посмотрим, что делает его друг.
В этот вечер Андрейка и Ленька костер не разводили — поленились. Андрейка посмотрел на небо и, к немалому удивлению Леньки, по звездам определил, что уже приближалась полночь. Они направили овец к стойлу. Шли впереди сакмана и, обнявшись, горланили песню.
Кто бы ни посмотрел на них, залюбовался бы и непременно сказал: вот как быстро подружились! Но такими они стали неожиданно. Даже Марфутка удивлялась и не могла понять, как это случилось. В тот день, когда она привезла Леньку к Андрейке, сакманщик встретил грушовского гостя не только холодно, а просто враждебно. Хотя до этого сам же сказал Марфутке: «Пусть тот Ленька практикуется у меня… Я его обучу быстро…» Почему же теперь ни руки не подал, ни улыбнулся? Напустил на себя суровость и сказал: