Вот вошла Марфутка. В руках у нее потный, холодный кувшин с квасом. Мать и дочь сели ужинать, Марфутке трудно поднять голову, посмотреть матери в глаза. А почему? Разве она в чем виновата? Из головы не выходит Ленька. И еще беда — это уши. И чего они так жарко пылают? Ведь мать смотрит на них, и что она думает? Если бы не уши, все было бы хорошо.
В самом деле, Дарья Ильинична видела пунцовые уши дочери. У нее тревожно было на сердце, а она делала вид, что спокойна и ничего не замечает. Марфутка ела старательно, хотела этим показать матери, что ничто, кроме жареной картошки, ее сейчас не интересует. А Дарья Ильинична хорошо понимала душевное состояние дочери. Начала расспрашивать, что там, на кошаре; как поживает отец и скоро ли он собирается приехать домой. Марфутка успокоилась и повеселела. И вдруг Дарья Ильинична спросила:
— А как себя чувствуют грушовцы? Привыкли?
И опять эти противные уши выдали. Марфутка не знала, что ей делать. Теперь горели не только уши, а и шея и лицо.
— Не знаю, мамо! — ответила она через силу. — Они в разных сакманах.
— Ну, ты-то их видала?
— Не часто.
— Да, Марфутка, что я хотела спросить, — весело заговорила Дарья Ильинична. — Никак не могу вспомнить: у кого из них была красная рубашка? У Олега или у Леньки?
— Ой, мамо! И зачем тебе это?
— Да я так. Пришло на ум… Думала, что ты помнишь.
— Ничего я не помню.
Марфутка бросила есть, сказала, что ей нужно побывать у подруги Тани, накинула на голову косынку и быстро вышла из хаты.
«Эх, доню, доню, — сама себе сказала Дарья Ильинична, — как же рано коснулось тебя то сладкое горюшко!.. И не Таня тебе нужна, а он… но кто?»
Дарья Ильинична убрала со стола, принесла из чулана швейную машинку и занялась Ленькиной рубашкой. «Интересно бы узнать, — думала она, застрачивая разорванное место, — сама она взяла или он попросил?..»
Когда Марфутка вернулась от Тани, красный сверток снова лежал на своем месте. Дарья Ильинична управлялась по хозяйству.
Наступил вечер. Марфутка была весела, счастлива. Зажгла лампу, сняла со стенки круглое зеркальце, пристроила его поближе к свету и, что-то напевая без слов, расплетала косички. И так увлеклась этим занятием, что не слышала, как Дарья Ильинична переступила порог. Расчесала волосы цвета льна и, наклоняя голову и косясь в зеркало, начала заплетать их в одну косу. Делать ей это было трудно, без привычки волосы не ложились тремя прядями.
У матери было печальное лицо и грусть в глазах. Она, боясь испугать дочь, негромко сказала:
— Сперва сбрызни водой да разбери хорошенько волосы.
Марфутка вздрогнула:
— Ой, мамо! И ты тут…
— Зачем ты это, Марфенька? — вырвалось у Дарьи Ильиничны. — Были две косички…
Наигранно смеясь, Марфутка ответила:
— Таня посоветовала. В одну косу лучше.
— Без чужого совета не можешь!
— Зачем же. Могу. — Она, смеясь, продолжала заплетать непослушную косу. — Я и сама знаю: только маленькие девочки ходят с двумя косичками.
— Когда ты это узнала?
— Ой, мамо! И чего ты всегда спрашиваешь?
— Интересно же.
— Никакого тут интереса нету. Вот посмотришь, какая я буду красивая.
— Да ты и так у меня красавица.
— Нет, мамо, я еще не была красивой. А теперь буду. Помоги заплесть косу.
Дарья Ильинична набрала в рот воды, мелкими росинками увлажнила волосы. Расчесала их, разобрала, заплела косу, и она получилась толстая, но не очень длинная.
— Рано, доня, расплела косички, — сказала мать. — Коса-то настоящая еще не выросла.
— Ничего, подрастет! — Марфутка смотрела в зеркальце. — Мамо, а платье дашь? Я его с собой возьму в кошару.
— Какое?
— Да то, праздничное. Что с пояском.
— К чему праздничное платье брать в кошару?
— Может, оно нужно…
— Кому?
— Ну, «кому-кому»! Мне! Какая ты непонятливая!
— И зачем же тебе?
— Ой, мамо! Как ты любишь спрашивать!
— Ну хорошо, не буду.
— А платье разрешишь взять?
— Ну, если оно тебе так нужно…
В эту ночь Дарья Ильинична не могла уснуть. На сердце боль и тревога. Марфутка не выходила из головы, и она видела ее то ребенком, у своей груди, то босоногой резвой девчушкой, то девушкой. Мысленно спрашивала: что это? Неужели Марфутка выросла? Как могло неожиданно случиться: в степь уехала одна Марфутка, а вернулась другая?
Радовало и пугало то, что дочь ее повзрослела; загорелое лицо, голубые глаза были полны глубоко скрытой радости; ее словно подменили там, в кошаре. Радовало и пугало еще и то, что она смело, не спросясь и не стыдясь матери, из двух косичек сплела одну и этим как бы сказала: вот и все, теперь я не такая, какая была. «И во всем этом парнишка повинен, для него она так переменилась, к нему захотела подойти в новом платье. — Дарья Ильинична тяжело вздохнула. — Для отца и матери старенькое платье, а для него новое. Вчера еще была обычная, а сегодня расцвела…»