— Так ли уж много нагрешил, брат Герасим? — спросил его Дежнёв.
— Много, немного — то одному Господу Богу ведомо. Эти монастырские стены всякого повидали. Я ещё послушником был, осадили монастырь, помню, полчища Тушинского вора с поляками. Зело злая сеча была. С нами были ещё стрельцы, крестьяне-ополченцы из окрестных деревень. Я вон на той дальней башне находился с пищалью. Отбили натиск неприятеля, хотя и не досчитались многих.
Словоохотливый монах ещё долго рассказывал казакам о делах минувших, о том, как ему, молодому тогда послушнику, пришлось взяться за оружие, отстреливаться из пищали, а потом подменить убитого пушкаря.
— Зело злая сеча была, — повторил он. — А тушинцев и поляков знатно проучили...
Отряд прибыл в Москву в сентябре 1664 года, оставив позади тысячи пройденных вёрст. Столица показалась Дежнёву и его товарищам невиданно огромным, пёстрым и суетливым городом.
— Поболее Великого Устюга будет! — восторженно воскликнул Григорий Пискун — сам устюжанин.
— И Тобольска, и Вологды поболее, — отозвался Артемий Солдатко.
— А по моему разумению, Москва самый огромный город на земле. Десять Великих Устюгов... А Тобольск в сравнении с Москвой — деревня, — высказался ещё кто-то.
— Смотрите, мужики, Кремль... Здесь царь живёт. Красотища-то какая! — воскликнул Дежнёв, указывая на кремлёвские стены, когда отряд въехал на Красную площадь.
Увидели главки храмов с золочёными куполами, подымавшимися над зубчатой стеной Кремля, башни с воротами. Все кремлёвские башни были разными, не похожими одна на другую, увенчанными разными кровлями. Охранялись ворота стрельцами с самопалами и бердышами. А на краю Красной площади, поперёк её, увидели сибиряки чудо чудное, диво дивное, многоглавный пёстрый, как расписной пряник, храм. Несравним по красоте с другими московскими храмами. А главки его разноцветные, расписные луковицы. И ни одна на другую не похожа. На паперти убогие побирушки толпятся. Не удержался Семён Иванович, спросил у пристава, прогуливавшегося перед папертью, как называется этот чудный храм.
— Разве не знаешь? — спросил удивлённый пристав. — Каждый мальчишка сопливый знает, как называется сей храм.
— Откуда нам знать? — простодушно ответил Дежнёв. — Сибиряки мы. В Москве впервой.
— Тогда слушай и на ус наматывай. Сей храм называется Храм Покрова. А другое его название — храм Василия Блаженного. Жил такой Божий человек, юрод можно сказать. Самому царю Ивану Васильевичу не боялся правду-матку в глаза резать. Царь уже на что грозен и своенравен был, а блаженного выслушивал, в обиду не давал. Теперь знаешь, что это за храм?
Дежнёв поблагодарил пристава за разъяснение и попросил его показать дорогу к Сибирскому приказу.
Двигались лабиринтом узких кривых улочек. Город в основном бревенчатый, поэтому часто случались пожары. Выгорали целые кварталы и улицы. Если едешь через всю огромную Москву, непременно встретишь то тут, то там пепелище. Избы на подклете с подслеповатыми оконцами, затянутыми бычьим пузырём. Бревенчатым настилом выложены и многие улицы, чтоб прохожий не потонул в раскисшей грязи. В Китай-городе, куда привёл пристав сибиряков, почаще встречались богатые боярские и купеческие палаты. Некоторые были каменными под медными кровлями. А храмов встречалось на пути отряда великое множество. Сколько всех храмов в Москве — не пытайся сосчитать, всё равно собьёшься со счёта. Сами москвичи говорят — сорок сороков. Среди них чудной работы каменные громады, опоясанные узорчатыми бордюрами из изразцовых плиток, украшенные резьбой по камню. А большинство храмов — совсем маленькие, одноглавые бревенчатые церквушки, такие, как на северных погостах. Таких храмиков великое множество. Тянутся они к небу своими луковичными, шлемовидными, шатровыми главками.
Пока отряд двигался по лабиринту узких, изогнутых улочек, ударил мощным гулким басом кремлёвский колокол, возвещавший о службе. Отозвался другой, третий. Заголосили жиденькими дребезжащими звуками колокола на звонницах малых ближайших церквушек. Начался по всей Москве колокольный перезвон. И всех перекрывал густой бас Ивана Великого.
Достигли наконец-таки Сибирского приказа. Прибывших встретил молодой подьячий. Раскрыл перед ними ворота, чтобы все подводы въехали во двор. Провёл Ерастова и Дежнёва к главному приказному дьяку.
В обширном помещении приказа дьяки, подьячие и просто писцы скрипели гусиными перьями. На столах и полках громоздились кипы бумаг — переписка с сибирскими воеводами, книги в кожаных переплётах. Дежнёв обратил внимание, что обстановка в здешнем приказе и напоминала обстановку во всяком чиновном присутственном месте, и чем-то отличалась. Заметно отличалась. Было почище, не было той скученности и тесноты, как в воеводских канцеляриях. И дьяки со всей чиновной мелкотой выглядели более подтянуто и одеты были почище. Чувствовалось, что сам глава приказа был строг и требователен, держал всю чиновную братию в руках.