Шли из Москвы сперва по зимнику. В Великом Устюге племянник Ивашка отыскался сразу. Ждал нетерпеливо Семёна Ивановича с грамотой, разрешающей ему отправиться в Сибирь. Ещё более исхудал и обносился Ивашка, смотреть не на что.
— Приведём-ка сперва тебя в божеский вид, — сказал ему Дежнёв, с неодобрением разглядывая рубища племянника. — Прими-ка от меня этот подарок, сукно доброе. Приведи швею.
Залопотал что-то невразумительное Ивашка. Понял Семён Иванович — нет у племянника денег на швею. Успокоил его Дежнёв:
— Рассчитаемся со швеёй. Не беспокойся.
Ивашка привёл швею. Это оказался тщедушный старичок.
— За пару дней сюртук сошьёшь для моего племяша? — спросил старика Дежнёв.
Тот сделал обиженное лицо и ответил:
— Обижаешь, казак... Я чтоб не пошил сюртук за два дня?
— Вот и шей на здоровье.
Старик достал из кармана шнурок и принялся обмеривать Ивашку, оставляя на шнурке узелки.
— Ты бы рассказал, дядя Семён, какова служба казачья в Сибири, что меня ожидает? — спросил племянник Дежнёва.
— Долго рассказывать. Расскажу дорогой. Дорога тоже будет долгой, — ответил Дежнёв. — Ставить сеть на соболя доводилось?
— Нет, не доводилось.
— А моржа когда-нибудь видел?
— Никогда не видел.
— А кочем когда-нибудь управлял?
— Только видел издалека, на Двине.
— Видишь, скольким премудростям тебе надо научиться, чтобы стать хорошим сибиряком. В грамоте, которую мне выдал Сибирский приказ, указано, что вы с Татьянкой можете следовать со мной до Якутска. А я так думаю...
Дежнёв помедлил с продолжением разговора и, видя, как насторожился Ивашка, сказал ему весело, с расстановкой:
— Рано тебе ещё о Якутске думать. Оставайся пока в Тобольске. Там набирайся ума-разума, опыта. И дай бог, чтобы попался тебе такой наставник, какой был у меня, Лександра Татаринов.
На второй день пришёл тщедушный старичок с готовым сюртуком, сделал Ивашке примерку, немного ушил сюртук в плечах. Дежнёв оплатил расход. Потом подумал — сделал обновку племяннику, надо бы одарить и супружницу его, Татьянку. Тоже пообносилась. Купил ей в гостином дворе дорожное платье и вязаную кацавейку.
И обратный путь был долог, изнурителен. Когда отряд спускался с Каменного пояса на сибирские просторы, наступила зима.
Зазимовали в Тобольске. С Ивашкой и Татьянкой расстались сердечно. Иван благодарил Семёна Ивановича и выражал надежду, что, как только освоит всю необходимую казаку науку, не станет здесь засиживаться.
Дежнёв виделся со старым знакомым Юрием Крижаничем. Снова долгие беседы о Восточной Сибири, о плавании вокруг Большого Каменного носа, об Анадырском крае. И снова расспросы, расспросы любознательного хорвата. Он выражает надежду на скорое освобождение из ссылки. Воевода, кажется, доволен примерным поведением ссыльного и обещает замолвить за него словечко перед московскими властями.
С открытием навигации снова в дорогу. Вновь многоводные сибирские реки, пороги, стремнины, волоки. И всё же обратный путь не кажется таким долгим, тяжким, как дорога с Лены в Москву. Уж был опыт по преодолению трудных участков пути. Не было прежних хлопот с тяжёлыми грузами кости и пушнины.
Вот и Лена. Вниз по реке лодья легко идёт под парусами. Встречаются якутские поселения. На пойменных лугах пасутся коровы. А вот и башни острога. Долгожданный Якутск.
— Не слышал ли, мил человек, чего о моём сынке Любимушке? Почему не вижу его среди встречающих?
Таков был первый вопрос, заданный Дежнёвым встречному казаку.
— Нет твоего Любима в Якутске. Ушёл с отрядом служить в дальние земли, — ответил казак.
19. ПОСЛЕДНИЕ СЛУЖБЫ
Голенищев-Кутузов встретил Дежнёва сдержанно, даже, пожалуй, неприветливо. С чином атамана, который удалось Семёну Ивановичу выхлопотать в Москве, не поздравил. В своём окружении воевода не скрывал недовольства.
— Каков выскочка! — говорил он. — Теперь подавай ему, безродному казачишке, подходящую должность. А я берег оклад атаманский для одного достойного казака.
Окружение знало, что достойными Голенищев-Кутузов называл вовсе не самых отличившихся, проявивших храбрость в походах, а людей со связями, которые могли принести ему, воеводе, какую-либо выгоду. А что возьмёшь с безродного казачишки, будь он хоть атаман? Так рассуждал Голенищев-Кутузов. Дежнёву он сказал коротко: